[Когда человек умирал в одежде, её куда девали?] Я не зна́ю, наве́рное э́то, убира́ли. Когда́ его́ раздева́ли, ну, выки́дывали пото́м э́ту оде́жду. Вот. Мно́го же выки́дывали пото́м. Потому́ что кото́рую-то, мо́жет, отдава́ли кому́-то, а кото́рую вообще́ сдава́ли на му́сорку. [А что делали с тряпками, водой и мылом, которыми обмывали покойника, что делали?] Я э́того не зна́ю, вот э́то на́до у сосе́дки мое́й спроси́ть, куда́ они́ дева́ли? Они́ вот мы́ли вот сосе́да, что са́ми, потому́ что он уже́ больно́й был, и поэ́тому зна́ли, что он больно́й. Его́ в больни́цу не вози́ли, и он когда́ у́мер, они́ его́ мы́ли са́ми. Вот. Куда́ они́ чё там дева́ли, я не зна́ю э́то. Вот. [… – Отправляет к соседке через дорогу.] Вот она́ мы́ла сосе́да. А я, я и мыть бы не пошла́: я бою́сь. Я б не пошла́ да́же мыть. [А что может случиться?] Ничего́. Но я всё равно́ бою́сь, бою́сь, и всё. Есть же тако́е: кто темноты́ бои́тся, кто реки́ бои́тся, кто… Я вот бою́сь поко́йников, и всё. И всю жизнь.