[До этого рассказывала про рассказы баптистов о конце света. – См. XXVII-20 а, в, 1 а.] [Про Страшный суд что-то рассказывали?] Ну е́то ж вси гово́рят, что бу́дет стра́шный тын, хто нагряши́ў си́льно и не пока́яўсь… на́до при жи́зни попроси́ть Го́спода Бо́га покая́ние, пока́яться за свои́ грехи́, потому́ что когда́ Госпо́... Го́спода распя́ли, в одну́ ж сто́рону быў уби́йца, а по другу́ю… э́то и… уби́йца и гово́рит: "Го́споди... - ужо́ когда́ распина́ли, - прости́ мне мои́ грехи́". И Госпо́дь прости́ў уби́йцу, пса́льма таки́й прос… пее́тся. Ну… Бог уби́йцу в рай позва́ў... И распу́тница, ну, распу́тница… вы зна́ете, хто э́то така́я. [Соб.: Да.] То́же пока́ялась и попроси́ла, и Госпо́дь то́же ў рай яе́ приня́ў. А хто не пока́ится… Госпо́дь на упе́кло… [Пекло?] Пе́кло. [За какие грехи можно попасть в пекло? Есть грехи, которые не прощаются?] Вот… моя́ ма́ма… но э́то ужо́ по́сле, когда́ ужо́ мы за́муж повы́шли, и всё, ма́ма оста́лась одна́, одна́ одино́кая, а сестра́ моя́ жила́ на Го́йкове, и там у де́да у одного́ помёрла жёнка, ён хоро́ший дед, ина гът: «Ма́мочка, ты за свою́ жисть так наму́чылась… гъво́рит, - походи́ ты де́да, помёрла жёнка, и ён ужо́ живе́ть оди́н ско́лько и хо́чэт каб же́ншину хоро́шую найти́. А ты ж, ма́мочка, у нас така́я хоро́шая». А ины́ неро́дные были́, па́пкины… Ма́ма была́ молода́я, па́пка быў председа́тель, ина́ была́... ма́ма – работя́шая, оста́лася ж без ба́тьки, на́до бы́ло рабо́тать, семья́ больша́я, на́до бы́ло и с плу́гом, и с бороно́й, и с конём, и ткать, и прясть… Ну, а па́пка быў председа́тель, и у яго́ помёрла жёнка от ро́доў... тут она́ похоро́нена, от ро́доў. И когда́ хорони́ли, дак ма́ма гово́рить… и у яго́ оста́лось тро́е дяте́й, у па́пки. Дак ма́ма расска́зывала, всё вре́мечко: «Де́точки, когда́ хорони́ли яе́, я не гляде́ла на яе́, а гляде́ла на э́тых де́точэк, и ду́маю: “Во каб Васи́ль отда́ў мне э́тых дяте́й, то́лько б я из суме́ла бы вы́годовать, нихто́-нихто́, вси бу́дут над йи́ми издева́ться, а я же йих як свои́х бы де́точэк”». Говори́ть, на по́хоронах одна́ мы́сль и всё… каб отда́ў домо́й к ма́ме. Ну а ён не отда́ў, но тады́ пройшло́ яко́е вре́мя, и он ужо́ пришёў к ёй и гово́рить… Не сказа́ў, что… «А́нна, выходи́ за мене́ за́муж», там, ти что… а гово́рить: «А́нна, мо́же б ты помогла́ мне годова́ть мои́х де́ток». А ина́ гърит: «Дак дава́й мне их». Я их вы́годою». А ён гът: «Да не, ходи́ ко мне». [Усмехается.] А ина́ молода́я, восемна́дцать годо́ў бы́ло. А де́точэк э́тых ужо́ жале́ла. [Это вас еще не было?] Не, нас не было́, мы ж уже́ от па́пки, от е́того, кода́ ина́ уже́ пойшла́ туды́. А что де́точэк… а йн молоды́й, де́точэк… а тут же́ншына… Ну и ста́ла жена́ ина́ у яго́, ста́ла жена́. Ну и мы роди́лись. А тады́ ж… годи́ла… ходи́ла дифтери́я, по́сле войны́, и де́ти умира́ли, и у ма́мы на одно́й няде́ле два: наш ма́льчик у́мёр, Ва́нька, Ва́нька – яго́, па́пкин, и ма́мин… Ва́ська, помёрли. Ну ина́ пойшла́ и жила́, и де́ток, и тады́ ж па́пку на войну́ забра́ли, а мы оста́лись, а зямли́ нема́, и есть не́чэго, и яны́ пла́чуть: «Ма́мочка, ты ж нас ки́нешь, мы ж табе́ чужи́е. А ты ж бу́дешь свои́х дяте́й хоть чи́м-то…» А ина́ гово́рит: «Нет, мои́ де́точки, не за то́е на… на вас ишла́, чтоб вас ки́нуть. Погиба́ть – бу́дем уме́сте погиба́ть, е́сли я впярёд поги́бну, ти помру́ от го́лода, ти что, вы ста́ршие, не кида́йте вы мои́х де́точэк». Так яны́ и оста́лись, и жили́ з на́ми, и ма́ма за́муж отдала́. И оди́н раз за всю жисть… что́-то провини́лась ина́, ти стоя́ла с хлопцо́м з яки́м-то, ти… ну, что́-то провини́лась одна́. Ина́ яе́й я́к-то уда́рила. И тады́ пошла́ у пу́ню, сара́й и пропла́кала там до тых пор, поку́ль там сама́ не помёрла. И пла́кала, и всё про́сила: «Го́споди, прости́ ж ты мне е́тый грех. Кого́ ж я уда́рила! Си́рот, си́рот, ни ма́мки, ни па́пки, ма́мка помёрла, па́пка на войне́ поги́б, и я уда́рила». И не бо́льно, а каж так… шлёпнула по… по по́пке. «И пропла́кала, - гът, - чуть ни помёрла у сара́е. И вы б мяне́ могли́ б не найти́ б, лежа́ла. Прости́ грех». А тады́ як ста́ла наряджа́ть [?], а ма́ма у ночь рабо́тала, ко́ней па́стьвила, но́ччи ж па́стьвили ра́ньше ко́ней, всю ночь. А день – у брига́де рабо́тала, а ночь, каб заро́бить хоть яки́е ж там, не копе́йки… не дава́ли ж тады́... ну, хле́ба под… пуд даду́ть, са́хару дава́ли ж… ста́вили дню. А по́сле ж войны́... ну, мне ужо́ было́ по́сле, пять годо́ў, у Вяреме́йки две́надцать кило́метроў ходи́ли пяшко́м, отку́ль-то привози́ли… там же ста́нция жалезнодоро́жная, привози́ли отку́ль-то зярно́, и мы ходи́ли, носи́ли, чтоб посе́ять поля́, кай же стро́или колхо́з э́тый. [Усмехается.] Ну, дак во… ина́ ня ки́нула йих, тады́ прие́хали по́сле войны́, у ФЗО, у Москву́, учи́ться. Набира́ли, набра́ли, ина́... ста́ршая ужо́ до́чка гъть: «Ма́мочка, отпусти́ ты мяне́, де́уки на́ши е́дуть, отпусти́ ты мяне́ у Москву́». И так упроси́ла ма́му, ма́ма отпусти́ла. Отпусти́ла, сама́ остала́сь, як нагна́ла: «Чтой-то я зде́лала? Куды́ я сироти́ну отпра́вила? На чужи́х люде́й таку́ю молоду́ю отпра́вила!» Собира́ется, ни «а», ни «у», ничёгонько не зна́ет, не чита́ть, не прочита́ть, собира́ется, е́деть у Могилёў яе́ возврати́ть наза́д. «Куды́ я отпра́вила?» Прие́хала, иде́ть, а на вокза́ле яны́ сидя́ть, до́ждик иде́ть. Гъри́т: «Иду́, всё сидя́ть, по[г]ляжу: нема́, по[г]ляжу́: нема́. Иду, по[г]ляжу: тый, что приезжа́ў забира́ть. Я к яму́ подхо́жу: “А де Казначе́ева Евдо́кия? Ти тут она́?” – “Тут, во. А что вы хо́чэте?”». Ну, ина́ подойшла́ к е: «Дочу́шечка, ми́лая, ходи́ домо́й, я пропла́кала ночь. И ду́маю: куды́ я тябе́ сироти́ночку отпра́вила? Верни́сь ко мне». – «Ой, ма́мочка, лю́бая, ну я ж е́ду ў го́род, ну ято я бу́ду ў дяре́вне де́лать? И тем бо́лее я ж е́ду у Москв\у». И як ста́ла проси́ть, и ён подойшёў: «Же́ншына, а что вы ка́жите “сироти́ночка”? Что, вы неродна́я?» - «Не, я неро́дная им, я на йих шла». – «Ни одна́ родна́я мать не прие́хала, а вы… неро́дная прие́хали вярну́ть доч\ку наза́д? Отпусти́те у го́род яе́, ина́, мо́же, свою́ жизнь там устро́ить». Ну, уговори́ли. «Дочу́шэчка, то́лько е́сли та́бе пло́хо там бу́дет, дак ты тады́ вярни́сь». Ну, пое́хала. Прохо́дить, мо́же, ме́сяц, моя́ ма́ма напекла́ хле́ба своего́, свои́х бу́лок таки́х во… Напекла́ хле́ба, там, якого́ поросёнка заби́ла, там, шку́рки, там са́ла не было́. Не́чем корми́ть. Шку́рок е́тых. Не было́ ж ни рюкзако́ў, ни су́мочэк, ни чэмода́ноў, у яки́й, мо́же, у мяшо́чэк, ти что, у яку́ю… таку́ю ши́тую с полотна́ су́мочку. Собира́ется, нс ки́нула, и у Москву́. «Повязу́...» Ну, а ина́ письмо́ присла́ла, да и написа́ла, что «ма́мочка, ну, гро́шэй осо́бо ешчэ́ нема́ пока́ что, пита́емся крапи́вой». Ина́ пропла́кала: «Э́то на́до, у войну́ пита́лись крапи́вочкой, ина́ в ми́рное вре́мя, мы тут бу́льбу яди́м и хлеб, а ина́ крапи́вочкой пита́ется. Де́точки, я́к-нибудь бу́дьте, а пое́ду, повязу́ ёй, во, хоть наско́лько бу́деть, хоть на няде́лечку ёй пита́ние завязу́». Пое́хала, ни прочита́ть, ничёгонечко. А э́то ж Москва́. А ийде́ нахо́дится? Ина́ рабо́тала… огнеупо́рный заво́д… там быў, кирпи́чный огнеупо́рный заво́д. Допыта́ла, гово́рить… мы гово́рим: «Ма́ма, ты ж не прочита́ешь, ты ж ничёгенько не зна́ешь». Ина́ гъть: «Ой, де́точки, язы́к же до Ки́ева дово́дить. Так я ж доспыта́ю у до́брых люде́й. А мне ж до́брые лю́ди расска́жуть и подска́жуть». Действи́тельно рассказа́ли и показа́ли, айде́ обшежи́тие да́йже то́е, и́хно. Ина́ захо́дить в обшажи́тие, яны́... як уба́чыла уже́ сестра́, ну, до́чка э́та… ажно́ спуга́лась: «Ма́мочка, чаго́ ты ту́та?» - «Ой, доч\ушэчка, так я ж табе́, во, пита́ние привезла́». – «Ой, ма́ма, мы ж хо́дим ужо́, во, яки́е копе́йки, дак мы на база́р, и дра́чики купля́ем, тут на база́ре продаю́т дра́нички… ла́тки… ла́тки. Дак мы, - гово́рит, - то́лько от хлопцо́ў хова́емся, яди́м як, чтоб яны́ не ба́чыли, что мы дра́никами пита́емся». [Усмехается.] Хло́пцы ж, мо́же, бо́льше гро́шей тро́шку зараба́тывали. И ина́ ў Москву́ доби́лась… [нрзб. - 00:42:32,437] завезла́. [Не рассказывали, за какие грехи можно попасть в пекло?] Ну, усе́ э́то… гре́шим… ну, мой де́д э́тый, э́то я почала́, недоказа́ла. Была́ це́ркоў, ў Комаро́вичах была́ це́ркоў ра́ньше, ходи́ли туды́ моли́ться Бо́гу. Ой, прости́, Го́споди, мне грех. Там жиў пан тут у нас, там… на Го́бенщине [? - 00:43:06,465] пан жиў, у яго́ была́ е́та… Зе́мский пан, ну, у яго́ жёнка, а ён на ко́нях е́здиў за грани́цей, а тут во у нас зе́мский сад яго́ быў, мы всё е́здили туды́ отдыха́ть, и у яго́ всё алле́ечками, он из заграни́цы что привязе́ть, у меня́ вот тут ака́ция росла́, но э́то ужо́ на ха́ту нахили́лась, дак мы председа́теля сове́та, зъе́здили, разреше́ния спроси́ли, зре́зали. Ина́ всё равно́ отраста́еть. Отту́ль привезли́, с зе́мского са́да. Ну и е́тый дед служи́ў у зе́мского у е́того у па́на. Дед е́тый, пан як пое́дет за грани́цу на ко́нях, а ба́тюшка е́тый люби́ў е́того жё… ба́рень… а дед быў... связны́м, пи́сьмы… туды́ вози́л, отту́ль вози́ў. Ну, оди́н, гово́рит, раз… [Письма от батюшки?] От ба́тюшки вози́ў к па́ни… от па́ни вози́ў е́то… «А ина́ тады́ мне плати́ла». Мы говори́м: «А что?» - «Францо́линку и кусо́чэк мы́ла». А мы говори́м: «А что э́то тако́е – францо́линка?» Бу́лочка ма́ленькая… [Усмехается.] Така́я во бу́лочка ма́ленькая – францо́линка. «Так, - гово́рить, - прихожу́ оди́н раз, - (э́то я про гряхи́ хочу)\, - прихожу́ оди́н раз, - ён уже́, дед, знаў, - у алта́рь, - захо́д не с це́ркви, як усе́, а там, як ба́тюшка захо́дить, - захожу́, - гърить, - у Вяли́кую пя́тницу, - а нельзя́ ж есть у пя́тницу ешчэ́ мясноо\го, и пиить, ну, нельзя́, пост же, да, е́то, - у яго́, - гово́рить, - у алтаре́, на столе́, стои́ть ла́точка, - ну, э́то, гниля́... из гли́ны де́лали ми́ски, - ла́точка е́та, колба́са ж, - сво́йская колбаса́, не куплёная, куплёна не… - колбасы́ це́лая ла́точка, и чаку́шечка. Ён гово́рить… выпива́еть, налива́еть мне и гово́рить: “Артёмович…” – ён назваў “Оте́ц… - як там зва́ли я… - так пост же, грех, грех” – так дед наш говори́ть, ну, ма́ма за кото́рого, - а ён гово́рит, ба́тюшка тый: “Запо́мни, Артёмович. Что сюда́ идёть – никогда́ не грех, ешь и у пост, и всегда́, ешь всё. Сюда́ что иде́ть – не грех, отсю́да что идёть – грех”». Языко́м, зна́чит, языко́м. Ес\ли люде́й, больший грех – люде́й обгова́ривать. И так во… Ну, за́поведи не исп… Ну, мы за́поведи ж не исполня́ем, ну, потому́ же мы все и гре́шные на земле́, оди́н же Госпо́дь негре́шный, мы ж за́поведи… Стара́емся, мы хо́чэм, стара́емся, но… [Далее рассказывает про обмирания. – См. IIIa-18.]