[Речь идет про покойного отца ГТП, который виделся ее матери.] О́н ей везде́, вот дед та́м стои́т, дед та́м стои́т. Щас с ней хожу…
[…] Я говорю́: «Ма́ма, дак это то́лько ты́ его ви́дишь». Уже́ и ба́тюшку позвала́, чтоб в до́ме освяти́л. Он кре́стики накле́ил, дом освяти́л. Отпе́ли… Всё сде́лали. Вот он… «Вы его не хоти́те ви́деть! О́н вот стои́т, домо́й не захо́дит», и вот тако́е.
[…] «Вот вы́ его не хоти́те видеть!» Я говорю́: «Ма́ма, тако́го не быва́ет» — «Он вста́л. Он хо́дют». Я говорю́: «Ма́ма, тако́го никогда́ не быва́ет» — «На́до у ба́тюшки спроси́ть» — «Ну спроси́ у ба́тюшки. Э́то про́сто ты сто́лько лет с ним прожила́. Ты постоя́нно пла́чешь, ду́маешь о нём. Он тебе́ только ка́жется. На́м он не ка́жется». Ну… чё-то есть, ну пото́м уже мне там, ну вот знако́мая говори́т: «Это, — говорит, — бывае́т, что вот ви́дит она его́». Я говорю́: «Ну она́ его́… Щас я верю́, что она́ мо́жет его́ ви́деть. Но я́ не ви́жу».
[И батюшку, получается, звали?] Да, ба́тюшка приходи́л, о… освяща́л дом, кре́стики кле́ил, по всем ко́мнатам кре́стики, не зде́сь, а та́м, у них.
[И всё, перестал?] Ну она́ говори́т: «Я щас не ви́жу его́». Но она́ вот заци́клилась, что о́н, наве́рное, как зо́мби. Вот он… он мне щас, не ви́жу я его́, не ви́жу, но мне́ его́ жа́лко, он хо́дит, как неприка́янный. Она уже ща́с себе́ в го́лову, что он всё равно́ хо́дит, он… ну она́ его не ви́дит, но он всё равно́ ходю́т.
[…] [Душа не успокоилась или что-то такое?] Ну вот она́ не успоко́илась, потому́ что она ско́лько реве́ла.
[…] А пото́м вот уже́ ба́тюшку… Ба́тюшка освяти́л, её в це́рковь мы свози́ли, она́ там отмоли́ла, све́чку ста́вили, пото́м ещё раз в це́рковь с ней съе́здили, вон, ба́тюшка его́ отпе́л там, в це́ркви.
[…] [А не говорили, что нельзя сильно плакать по покойнику?] Ей говори́ли, ей говори́ли, да́же тётушки вот с Новосиби́рска говори́ли: «Ты дай ему́ поко́й, ты ему́ поко́я не даёшь, поэ́тому он хо́дит. Ты отпусти́ его́». А она́ как остаётся одна́, и всё, ей рыда́ть и рыда́ть.