[Ранее речь шла о похоронных обычаях.] Челове́ка, вот, говоря́т, е́сли не отпе́ть, не отпе́ть челове́ка, его́ не оде́нешь. У них от ко́сти до того́ стано́вятся таки́е э́то… что про́сто не… невозмо́жно оде́ть, поэ́тому отпева́ют люде́й, поко́йников. Иногда́ да́же разгова́ривают… Э́то ма́мка мне расска́зывала моя́, гърит, ну, у неё дя́дька был горба́тый, ну с де́тства он горба́тый. […] У неё оте… э́то… дя́дька был горба́тый, и када́ он у́мер, вот, они́ не могли́ его́ оде́ть. Ма́ло того́, что он сам по себе́ тако́й от скрю́ченный был при жи́зни. Ўоот, а тут ещё у́мер, пока́ в больницу́ отвезли́, потому́ что он у́мер песя́т шесть лет, пока́ ему́ вскры́тие вот э́то сде́лали, всё. Ўоот. И его́ домо́й привезли́, и они́ не могли́ его́ ника́к, он весь от тако́й. [Показывает скрюченные руки.] Вот. Она́ говори́т, пришла́, гърит, же́нщина, кото́рая ну, должна́ была́ отпева́ть. Она́, гърит, то́ка на́чала петь, и он тут же вот, понима́ешь, она́, гърит, вот беру́, гърит, за́ руку, и вот ру́ки таки́е, вот, как ва́тные прям. Ру́_ки, но́ги, говори́т, всё прям вот э́то. А же́нщина, кото́рая одева́ла, она́, говъри́т, ему́ ещё... ещё сказа́ла гърит: «Помоги́ нам тебя́ оде́ть». И всё. Представля́ешь? И те́ло на́чало слу́шаться. Я ж говорю́, а у меня́ он э́то… моро… моро́з по к… по э́той. Вот э́то ма́мка моя́ расска́зывала, да. [А про кого она это рассказывала еще раз?] Ну, э́то дя́дька у неё тако́й был, у нас там в Белору́ссии. И она́ гърит: «Я так запо́мнила э́то всё, – гъвъри́т, – на всю жи́знь, – гъвъри́т, – прям». Ей тогда́ бы́ло, ну где-то, гърит, лет два́дцать, от так.