[А бывало, что у лошади в гриве косички заплетены?] Ой, э́то де́душка плетёт. У нас ло́шадь была́, она́ вот здесь, до́ма. Он… она́… э́то де́душка и у коро́вы заплета́ет. Он и хвос мо́жет запле́сть. Э́то де́душка-сосе́душка. Он заплета́ет у лоша́дей к… коси́чки. И не на́до их, э́то, расплета́ть нельзя́. [Нельзя?] Нет, нельзя́. Пусть они́ так и бу́дут… нельзя́ р… и да́же отреза́ть тем бо́лее нельзя́. А то всё говорю́: «Ой, да вот чё у тебя́, смотри́-ка? Заплетёна вся гри́ва там у ло́шади», всё э́то. Э́то её о́чень лю́бит хозя́ин, и он её вот, вот таки́м мане́ром он угожда́ет ей. [А если всё-таки расплести, что будет?] А? [Если расплести, что будет?] Ну, я не зна́ю, что бу́дет, ну бы́ло запрещено́. Э́то пове́рье наве́рно тако́е, шо не на́до. Раз хозя́ин заплёл, зна́чит пусть оно́ бу́дет так, пусть оно́ бу́дет так, ўот. [А не бывало, что ночью кто-то как будто душит?] Бы… быва́ло, быва́ло. У меня́ как сы́ну умере́ть, у меня́ ж… двои́х сынове́й схорони́ла уже́. Одного́ клещ укуси́л, инцефали́т. А второ́й попа́л ни в места́ столь отдалённые и захвати́л там туберкулёз. И то́же прибра́лся в три́дцать три го́да, и он у́мер. А вот э́тот от клеща́ пе́ред тем, как умере́ть ему, да́же не предвеща́ло ничего́ тако́го, что вот… пришёл ещё как раз вот в э́то вре́мя, карто́шку огреба́ли, вот ему́ пя́того бы́ло… сего́дня шесто́е, вчера́ бы́ло ему́ оди́ннадцать лет как уже́ не́ту. И, зна́чит, он пришёл и говори́т: «Чё-то, ма́ма, у меня́ так голова́ боли́т си́льно». А я ɣрю: «Дак ты табле́точку вы́пей ўот и пройдёт». А дед дрова́ коло́л, он пришёл сюда́, вот, прилёг, говори́т: «Я мале́нько полежу́». А пото́м жене́ свое́й говори́т: «Да пойдём домо́й, чё-то ши́бко голова́ боли́т». До ве́чера, пото́м ве́чером его́ ско́рая увезла́, вот. И он коро́че в ко́му впал. У него́ уже́ отёк пошёл на мозги́, по́здно хвати́лись. И мне сни́тся, не сни́тся уже́, а вот как бу́дто наяву́: снача́ла вот, вот хто-то н… вот чу́вствую, ш… что мне до того́ тяжело́, я не могу́ ни руко́й, ни ного́й пошевели́ть. Ду́маю: «Ну ёлки, я же ведь, да… да что тако́е-то?» Закрича́ть не могу́, не поверну́ться, никого́. И вот до того́, и пото́м, зна́ете чё, вот ду́маю: «Ну, ɣо́споди, ну хто же э́то, что же э́то тако́е?» И мелькну́ла мы́сль, что ведь э́то домово́й. Что́-то ху́до. И вот, зна́ете, вот как бу́дто над у́хом кто-то сказа́л: «К ху́ду!» Вот, ой, говорю́, щас у меня́ да́же… вот на у́хо прям мне вот. Я как, я вот так лежа́ла, вот э́то у́хо вот: «К ху́ду!» А пото́м опя́ть же, на второ́й день вот как умере́ть ему́, опя́ть я легла́ спать. То́лько глаза́ закрыва́ю, и вот, зна́ете, вот тако́й большо́й-большо́й портре́т. И вот бу́дто хто-то на меня́ его так «в» [имитирует звук заводящейся машины], вот так. Я аж отшатну́лась, говорю́, кричу́: «Дед, дед, иди́ сюда́!» Он подбежа́л, ɣри́т: «Чё случи́лось?» Я ɣрю: «Ты зна́ешь, Ви́тькин портре́т тако́й большо́й, вот на меня́ хто-то его́ как бу́дто прям вот э́то». Вот, и всё, он на второ́й день у́мер, вот. Есть, есть, они́ да́вят да́же, да́же да́вят, они́ да́же вста… встать не даю́т, ду́шут, аж ду́шут, вот ду́рно. Э́то е́сли п… ну́жно спра́шивать, говоря́т: «Ху́ду или к добру́?» Вот, что ты меня́ вот беспоко́ишь, почему́. Вот он… ска́жет. А я никого́ да́же, я и спроси́ть не с… не смогла́, я поня́тия… я не могла́ ни поверну́ться, ничё. Вот до того́, вот как бу́дто меня́ глы́бой придави́ли како́й. И вот он так, ну: «К ху́ду!» Тако́й го́лос у него́. А вот э́того р… щас вот сын у меня́, э́того лю́бит. Э́того лю́бит на́прочь. Он его́, Вале́рка гри́т: «Я лежу́, ма́м вот, вро́де уже́, – ɣрит, – уснул и всё. Чу́вствую, – ɣрит, – меня́ ру́ки подня́ли так и понесли́, понесли́, понесли́. По всем, – говори́т, – ко́мнатам меня́ здесь, вот в э́том уже́ до́ме обнесли́ и опя́ть на крова́ть поло́жили». Вот, и… идёт он пото́м ко мне. «Мам, – говорит, – а что тако́е? Я, – ɣрит, – по всем ко́мнатам щас проплы́л. И хто меня, – ɣрит, – ну э́то». «Домовёнок тебя́ так уважа́ет, лю́бит, он тебя́ везде́ поноси́л». Ўот.