В старину́, е́сли же́нщина… ну ка́к сказа́ть, бере́менна и… вот, рожа́ет, да – в старину́ же не́ было враче́й никаки́х – бы́ли ба́бки-зна́харки, повиту́хи. Их называ́ли повиту́хами, ба́бка-повиту́ха. А рожали-то дай Бо́же. Потому́ что не́ к кому бы́ло обрати́ться за по́мощью, чтобы не рожа́ть там или ка́к-то посове́товать ту́та. Госпо́дь дал свы́ше – зна́чит, на́до роди́ть. И вот ро… ка́к моя ба́бушка я вот… расскажу́ вам о́чень интере́сную исто́рию. Моя ба́бушка в мо́лодости – у неё была подру́га, а у э́той подру́ги была ба́бушка ве́дьма. Колдова́ла она́. И она́ ей вот та́к передала́ своё всё э́то… зна́ние. Но не колдовство́ – колдовс… колдова́ть как… мене́ пото́м э́та ба́бушка рассказа́ла-та. Она́ почему́-то – у неё не́ было ни подру́г никогда́ – вот еди́нственная в дере́вне ба́бушка – моя́ – с ней обща́лась. Её зва́ли – вот, ребёнок заболе́ет, там загова́ривают от испу́га, от гры́жи, ну э́то, как в дере́внях э́то обы́чно всё де́лалось. Таки́е вот бы́ли пове́рья – и она́ лечи́ла, она мно́го… Она́ и коро́в лечи́ла, живо́тных – там коро́ва заболе́ет, там что́-то, челове́к ка́к-то заболе́ет – она́ э́то всё лечи́ла и ро́ды принима́ла ходи́ла. Подру́г у неё не́ было: её все боя́лись, ду́мали, что она́... колду́ет. Ну, хотя́ она загово́ры о́чень мно́го зна́ла, загово́ров, и всё. И вот одна́ моя ба́ба была́ у неё, она́ её не боя́лась. И она́ почему́-то… у неё не́ было ни дете́й, ни семьи́, потому́ что… ка́к-то её и за́муж не взя́ли. И она́ всю жись прожила́ одна́. У неё был тако́й ма́ленький до́мик в дере́вне… Э́то как я вот по-своему́ вот, что как мы́ там жи́ли, в Казахста́не [МНВ родом из Североказахстанской обл.], расска́зывала вам. И м… и вот, мы с бра́том – нас дво́е в семье – мы с бра́том – и она́ вот то́лько нас люби́ла вот почему́-то. И почему́ она нас называ́ла Джакупя́та, Джаку́пки, Джакупя́та – почему́ тако́е сло́во у неё – я не зна́ю, отку́да у неё э́то сло́во бы́ло для нас – имена́ вот таки́е бы́ли. «Джакупя́та мои́, Джакупя́та». И мы к ней… ну, Са́ша, брат, он ка́к-то не осо́бо к ней бе́гал, а я́ всё вре́мя к ней бе́гала. [...] Я всё вре́мя к ней бе́гала то́ там полы́ помы́ть, да́же в девчо́нках – вот по́мню себя́ вот. Она́ лечи́ла мно́го. Ка́к-то у меня́ сори́нка в глаз попа́ла, она́ мне загов… у меня глаз тако́й опу́х был. Она́ мне загова́ривала – врачи́ не могли́, никаки́е ка́пли, ничего́ не могли. Э́то уже в сове́тское вре́мя она́ пото́м ста́ла ещё жить. А до ра… до э́того-то… ещё не в сове́тское вре́мя-то… И вот и… и мы́ вот ка́к-то вот… Я вс… не боя́лась её. Идём вот с клу́ба, например, девчо́нки ве́чером – девчо́нки: «Ой, ми́мо до́ма не проходи́ть: колду́нья тут живёт!», – а я́ вот даже с го́рдостью како́й-то вот бе́гала к ней постоя́нно, и она́ постоя́нно вот та́к вот лечи́ла. Лю́ди боя́лись к ней заходи́ть, через ступе́ньку… осо́бенно говоря́т: идёшь к ба́бушке за како́й-то про́сьбой, к Черепа́нихе, – на́до через… на крыльце через ступе́ньку поднима́ться почему́-то. [Не на каждую ступеньку наступать, а через одну?] Да, через одну́, да. А я́ ка́к-то да́ж вобще́ не боя́лась, я ходи́ла к ней как к себе́ домо́й. На́до убра́ться там – ба́б… Джа́к… и я́ её, мы́ её то́же Джаку́пка зва́ли. Отку́да э́то с?.. Я… я́ вот щас вот до сих по́р вот вспомина́ю и ду́маю, почему́ она нас так называ́ла, отку́да э́то сло́во вобще взяло́сь? Про́звище э́то – Джаку́пка. Джакку́п. «Джакупя́та вы мои́», вот ка́к-то вот та́к вот. Не зна́ю. И вот мы́ вот всё вре́мя та́м вот бы́ли. И вот и ба́ба расска́зывала, что она́ вот и принима́ла-та вот э́ти вот, и ро́ды у же́нщин. Же́нщины хоть и боя́лись, но они́ всё равно́ по́льзовались её услу́гами. Она́ на э́то жила́. Она́ не рабо́тала нигде́ – ей плати́ли проду́ктами, карто… кто карто́шку, кто чё принесёт – она вот э́тим вот и жила́. Она́ деньга́ми не брала́, а брала́ проду́кты. Ну, может быть, када́-то кто́-то и деньга́ми. Ска́жет там: «Принеси́те мне там порошку́ стира́ть, там со́ды мне на́до для сти́рки», – они́ принесу́т там кто́-то вот или что́-то – та́к вот ка́к-то вот она́ жила́. Не зна́ю, может быть, где́-то и рабо́тала, я ща́с вот не припо́мню. В основно́м вот она́ вот… к ей со всего́ райо́на е́здили, а ведь в сове́тское-то вре́мя э́то бы́ло запрещено́! Но её почему́-то не тро́гали, никогда́ не́ было у неё каки́х-то э́тих… проблем с мили́цией в то вре́мя. Или там с… с каки́м-то местко́мом, или женсове́т каки́е ра́ньше у нас бы́ли, в сове́тское вре́мя. Я да́же не… не зна́ю, она́ жила́ себе и жила́. Вот. Но говори́ли, что е́сли она разоз… её разозли́ть, там на кого́-то она оби́дится, она́ могла́ по́рчу каку́ю-то навести́ на челове́ка. И во мне всё вре́мя девчо́нки, подру́жки: «Ка́к ты её не бои́шься?» Я грю: «Я не бою́сь, норма́льно всё». Она́ гада́ла на боба́х. И говори́ла ведь пра́вду. Вы понима́ете, вот ско́лько раз она́ мне гада́ла, я так приду́: «Баб, погада́й мне». Она́ мне ра́з, вот та́к бобы́ раски́нет: та́к-то по две сюда́, три сюда́, одну́ сюда́ – раскла́дывает и вот та́к вот мне что́-то расска́зывает, говори́т. Она́ гада́ла на ка́ртах, на боба́х и каки́е-то загово́ры зна́ла. Она́ меня лечи́ла, много ра́з она́ меня лечи́ла. Один ра́з гла́з мне заговори́ла – через три дня у меня гла́з прошёл. Оди́н ра́з, зна́чить, она́ опуще́ние ма́тки лечи́ла, поднима́ла мне всё вот э́то вот – рука́ми и мы́лом ка́к-то хозя́йственным, каки́е-то загово́ры мне вот э́то вот – понима́ете? Вот действи́тельно помога́ло. И э́то… и вот она́ принима́ла ро́ды, говори́т, на пе́чке. Ба́ба говори́ла моя́: ско́лько раз она́ у неё принима́ла ро́ды. Пе́чку то́пят, и та́м вот она́ и… ка́к-то принима́ла ро́ды. Я говорю́: «Баб, ну а е́сли вот та́к вот а…» Ну же́нщины ка́к ра́ньше – у них ни декре́та не́ было, ничего́. Жи́ли-то они́... рабо́тали за трудодни́. В по́ле вот рабо́тают-рабо́тают, аɣа́ – схва́тки начали́сь. И всё, говори́т, и в каки́е-нибудь… в каку́ю-нибу́дь тра́вушку там, кто́-то помога́ет, кто́-то обреза́ет пупови́ну ребёнку, в тря́пки каки́е-нибудь за… никако́й гигие́ны – и ведь де́ти выраста́ли, понима́ете… и всё это. В каки́е-то тря́пки заверну́т-заверну́т ребёночка, и всё, поло́жат. Же́нщина отлежа́лась ведь часа́ два-три и идёт да́льше рабо́тать, потому́ что ей на́до было зараба́тывать каки́е-то трудодни́, чтобы у неё… пото́м получи́ть хлеб. Вот та́к вот жи́ли в деревня́х лю́ди в сове́тское вре́мя. [Пуповину потом сохраняли?] Кто́ сохраня́л… Вот ра́ньше говори́ли: вот э́ти вот вобще́, вот э́ти вот деторо́дные, которые вот… родили́сь – на́до сохраня́ть. Вот осо́бенно когда́ рожда́ется в руба́шке ребёнок, говори́т, плёнку кто́-то сохраня́ет вот. Кто́-то вот э́ту вот пупо… э́то щас в больни́це роди́л, всё, они ра́з, э́то всё вы́кинули, вы́бросили, тебе́ ребёночка чи́стенького да́ли. А ра́ньше, когда́ вот до́ма рожа́ли, на́до было э́то, куда́-то э́то всё дева́ть. Ну, люди с… засу́шивали ка́к-то, говори́т ба́бушка – как ба́бушка мне, да: у неё, гът, у всех у дете́й сохранены́ были пупови́нки. [С ними потом что-то делали?] Я не зна́ю. Я допро́с не вела́ тако́й – э́то про́сто бы́ло, вот ка́к-то вот разгово́р был у нас, она́ расска́зывала, и всё. Э́то было давно́. А ка́к да́льше что? Я зна́ю, что она́ мне говори́ла – когда́ я родила́, она́ говори́т: «Пупови́ну-то ты собрала́?» – Я говорю́: «Нет». – «Ой, до́чка, зря!» Я грю: «Почему?» – «А вот я́ вот на двух…» – уже́ вот она́ в войну́ рожа́ла двух дете́й, уже́ в больни́це она́ родила, и вот у неё дво́е дете́й-то у́мерли после́дние, что она́ пупови́ну – она́ так счита́ла, что… Я грю: «Баб, я не…» – ну, щас у нас тако́го-то нет, не́ было. А э́тих трои́х дете́й она́ родила́ в… до́ма, а э́тих двои́х, мла́дших, родила́ и пупови́ны не забра́ла. От она́ гът: «Ой, нельзя́! А то помру́т-де ребяти́шки-то». Она́ мне всё вре́мя, у меня́ когда И́горь, ста́рший, роди́лся, почему́-то она́ на него́ всегда́ смотре́ла и говори́ла… он спит, и гла́зки у него незакры́тые, откры́ты, приоткры́тые глаза́: «На́дька, он у тебя́ помрёт» – «Баб, да ты что мне говори́шь!» Ну, ребёнок жил, но вот то́лько в со́рок лет, на своё сорокале́тие, поги́б. До сорока́ лет жил. Щас вот чу́вствую… И вот э́та вот ба́бушка, колду́нья-то вот, я вам говорю́... ну, она́ не колду́нья, я у неё ка́к-то спра́шивала: «Ба́бушка, а ты ка́к, колдова́ть-то уме́ешь?» Она́ гът: «Нет, я не ста́ла учи́ться. Мне, – говори́т, – моя ба́бка передала́ вот то́, что передала́». Они́ очень… они о́чень умира́ют тяжело́. [Те, кто колдует?] Да, ве́дьмы. Им на́до обяза́тельно кому́-то переда́ть вот э́то что́-то. Вот. И вот э́та вот ба́бушка Ната́ша, вот э́та вот, Джаку́пка на́ша, она́ говори́ла: она меня́ всё звала́: «Ната́шка, подойди́ ко мне, возьми́, возьми́». И вот э́т… проси́ла, что умере́ть ей на́до, они́... она́ три дня́ умира́ла, не могла́ умере́ть, и вот тяжело́ ей бы́ло, ё всю лома́ло. Э́то же… э́то же грех, ра́ньше же ере… це́рьковь-то запреща́ла ве́дьм. А их бы́ло о́чень мно́го, говорит. И вот она́ э́то, боя́лась всё, что́ это, како́й-то ритуа́л там на́до бы́ло. Но она́ та́к, слегка́-то, вида́ть, за ру́ку её схвати́ла – э́то вот, то́ что вот она́ лечи́ла да вот всё зна́ла, загово́ры. А колдова́ть она́ меня поп… ну, поп… говори́т: «Я тебя́ научу» – говори́т. И я́ вот не зна́ю, ска́зка э́то или ложь вот. Я расска́зываю то, что вот расска́зывала э́та ба́ба Ната́ша, Джаку́пка. Она́ говори́т: она́ мне дала́ ни́точку, каку́ю-то заговорённую, наве́рно, или что, и сказа́ла: «Ты иди́ в ба́ню, привяжи́ к одной стороне́ полка́ и к двери́ э́ту ни́точку и сиди́ и жди в двена́дцать часо́в но́чи. Ка́к по ней бу́дет идти́ козёл – а козёл, – говори́т, – э́то олицетворя́ется чёрт, зна́чит, поэ… бес, чёрт – ты в одно́ ухо вле́зь, а в друго́е вы́лезь». Я говорю́: «Баб, ка́к так?» Она гът: «Отку́да я зна́ю? Я, – гът, – не зна́ю как». Я, гът, се́ла, сижу́, гът, завяза́ла э́ту ни́точку и жду́. Све́чка гори́т. Смотрю́, гът: козёл бе́лый спуска́ется от полка́, гът, сюда́, идёт, гът, по ни́точке прям по э́той како́й-то. Я́, гът, испуга́лась, ни́точку-то перере́зала, гът, дверь зах… закры́ла и убежа́ла. Вот. Да, стра́сти таки́е, я не зна́ю, пра́вда э́то или нет. [...] Но вот таки́е вот разгово́ры бы́ли. Пото́м она́ мене говори́ла, ба́бушка: у меня́, когда́ я уже́ за́муж вы́шла, родила́ и у мен\я уже тро́е вот э́тих тро́е ребяти́шек родило́сь, ну, у меня́ му́ж мой, Фёдор Григо́рьевич, ту́т у него́... загуля́л и ушёл к друго́й же́нщине. Сбежа́л, коро́че, с ней. И… ка́к-то так получи́лось, не зна́ю. И я оста́лась с э́тими тремя́ детьми́, мне два́дцать пять лет, на плеча́х тро́е дете́й – вы предста́вьте: молода́я же́нщина, крас\ивая молода́я же́нщина сиди́т одна́ с э́тими ребяти́шками – две двойня́шки (у меня по два го́дика де́вочкам), хотя́ он люби́л дете́й, ка́к так получи́лась – я вобще́ ничего́ н зна́ю. Така́я любо́вь у нас была́, мы так дружи́ли и… и за́муж я выходи́ла – у нас всё было по любви́ обою́дной. И… и вот та́к вота – раз, в оди́н прекра́сный день он ухо́дит на рабо́ту, ну, в рабо́чей оде́жде, всё (он у меня́ был связи́стом, на почта́мте рабо́тал) – его́ с рабо́ты не́ту. Где мой Фёдор? А он ещё игра́л у меня́ в до́ме культу́ры – там в анса́мбле был – мо́жет, на репети́ции? Мы там вме́сте с ним уча́ствовали, пе́ли тогда́ – вот, звоню́ – нигде́ нету. На рабо́ту на сле́дущий… ночева́ть не пришёл, гла́вное, ноч… На рабо́ту на сле́дущий день звоню – му́жа не́ту, нигде́ не́т, ну не́ту, три дня прохо́дит – не́ту. Сосе́дка прихо́дит и говори́т (а мы уже перее́хали с дере́вни [Новопокровка] в го́род э́тот, Серге́евку [Североказахстанской обл.], тут мы жи́ли, в Серге́евке, с ним), говори́т: «Чё там Фе́дя-то, долете́л?» Я говорю́: «Куда долете́л?» – «Так они́... он в Му́рманск уе́хал, биле́ты брал на Му́рманск на самолёт». Я ничё не поняла́: ка́к, в чём он улете́л – вся оде́жда до́ма, всё. Ну, у них уже́, вида́ть, было обговорено́ зара́нее там с той же́нщиной всё. Всё это разузна́ли, узна́ли, и я́ вот… вот с тако́й голово́й в дере́вню прие́хала, в дере́вню, я не зна́ю, что мне де́лать: у меня́ во-пе́рвых, не́рвный срыв получи́лся, ка́к, что́ и… люби́мый челове́к, тако́е преда́тельство и… И вот мне э́та ба́бушка-то, моя́ э́та Джаку́пка-то, пришла́ к нам. И э́то, ба́бка-то моя́ – моя́ родна́я которая ба́ба, А́нна – говори́т: «Послу́шай её, что она́ тебе ска́жет». Она мне там начала́ гада́ть: «На́дя, дак ой-ой-ой-ой!» Ну, я не зна́ю, э́то пра́вда или нет, я ка́к-то ра́ньше в приме́ты не осо́бо ве́рила, а пото́м-то ведь уже сопоставля́ю э́то всё и, када́ я уже на свое́й шку́ре испыта́ла, я начала́ ве́рить… э́тому всего́ на́до… «Ой, да на нём… Бо́же… – говори́т, – я, – гът, – не могу́ ничё, – говори́т. – Слу́шай, ту́т, – гът, – на́до рабо́тать и рабо́тать, у него́ тако́й на нём загово́р!» Ока́зывается, у э́той Наде́жды, к которой он (то́же Наде́жда, же́нщина) – у неё ба́бушка была́ то́же ве́дьма, представля́ете? Во́т как. И что́-то там она́ ему там сде́лала, ка́к-то что́-то сде́лано, что он… оказа́лся вот… бро́сил вот всё и уе́хал та́к вот, и сбежа́л, мо́жно сказа́ть. Она́ говорит: «Да она си́льная, она ве́дьма, я́-то то́лько загово́рами, а она́, – гът, – ве́дьма, я с ней не п… не поборю́сь, – говори́т. – Хо́чешь, – гът, – я попро́бую, – говори́т, – но э́то, – гът, – придётся тебе́, – говори́т, – само́й уча́ствовать в э́тих ритуа́лах, – говори́т, – и во всех э́тих…» Я говорю́: «Нет». И я сказа́ла «нет». Я спуга́лась. Мне не на́до тако́го, ду́маю. Заче́м я наси́льно буду челове́ка возвраща́ть, если он убе… Ну, вот та́к вот. Хотя́ он пото́м, Фёдор, и звони́л, и три ра́за возвраща́лся и… и вот тако́е на… у него́: и по вам скуча́ю, и сюда́ прие́дет – а туда́ тя́нет. И во́т он, как э́тот, мета́лся-мета́лся, мета́лся-мета́лся, ну, я́ ему всё-таки помогла́ и сказа́ла: «Бо́льше не приежжʼа́я, живи́ там, раз ты та́м уже реши́л, тебя́ туда́ тя́нет…» Он: «Да я и к вам хочу́, я и вас люблю́», – и вот та́к, вот тако́е вот. И пото́м меня́ э́та ба́бушка Черепа́ниха, в конце́ уже, потом… жи… я́ уже здесь, сюда́ перее́хала, жила (она́ уже ста́ренькая-ста́ренькая была́), и я прие́хала туда́ в го́сти и пошла́ к ней, ду́маю: пойду́ попрове́даю ба́бку, Джаку́пку свою́. Пришла́ – она́ уж… она́ меня узна́ла, она́ меня про́сит: «Надь, дава́й я тебе́ переда́м всё, что я уме́ю. Ты́ будешь лечи́ть, ты бу́дешь э́то уме́ть всё это». – «Нет. Нет. Я тако́го сча́стья не хочу́, на себя́ тако́й грех на́ душу перед Го́сподом Бо́гом брать нет, не бу́ду». Я не согласи́лась. Во́т э́то тако́й слу́чай у нас был. [Как она умирала?] Я не зна́ю да́же, как она умерла́, потому́ что меня́ в то вре́мя уже не́ было, у нас там никого́ не оста́лось. Я слы́шала уже́ о люде́й, что ба́бка Черепа́ниха умерла́, похорони́ли её там… э́тот, се́льский сове́т, ка́к в деревня́х бы́ло, се́льский сове́т похорони́л её, потому́ что у неё не́ было ни дете́й, ни ро́дственников, никого́ – она одна́ была́. Еди́нственные кто с ней… с ней обща́лся – вот мы и моя́ ба́бушка. [Те, кому она помогала, не пришли?] Ну, её боя́лись ка́к–то, ну, мо́ж быть, там похорони́ть-то пришли, мо́ж быть, лю́ди, ну… я не зна́ю, ка́к-то, ну, се́льский сове́т хорони́л. Мо́жет на по́... на похорона́х-то и бы́ли. Её все боя́лись, хотя́ она лю́дям не де́лала зла. Та́к вот как… её проси́ли там: помоги́ там, коро́ва отрави́лась там или ещё что. Она – то-то-то́, тра́вки каки́е-то даст, вот э́то вот заговорно́е, вот э́то так-то сде́лайте, та́к-то, вылива́ла испу́ги у дете́й ка́к-то всё вот. Она лечи́ла. Она вылива́ла на во́ске над голово́й и сра́зу говори́ла что и как – она́ это всё де́лала. [Выливала испуг?] Она́ вылива́ла не то́лько испу́г, она́ вылива́ла и по́рчу. Она всё могла вы́лить отту́да, она по во́ску смо́трит: вот, на воск раста́пливает свече́й вот э́тих, церко́вных, каки́е-то вот све́чи таки́е – настоя́щий воск, вот. Она раста́пливает э́тот воск, над голово́й ста́вит ча́шку над твое́й с водо́й и горя́чий воск льёт в холо́дную во́ду. Вот та́к вота сади́тся на поро́г челове́к (э́то вот ско́лько раз вот та́к оно бы́ло), на поро́г у двере́й сади́тся челове́к, она́ ста́вит над голово́й ча́шку с холо́дной водо́й и горя́щий воск она́ вылива́ет, туда́ ме́дленно льёт. [Соб. начинает снимать – см. видео – и просит повторить: Она берет чашку…] С водо́й, металли… вот, металлическую ча́шку с водо́й, малиро́ванная у неё ча́шка была́, я как щас вот по́мню – у неё была малиро́ванная ча́шка, она́ вот та́к её ста́вит, де́ржит одно́й руко́й, в друго́й руке́ у неё ко́вшичек тако́й то́же был, небольшо́й ко́вшичек – она́ в нём раста́пливает воск. И она́ вот та́к вота ста́вит над голово́й э́то, одно́й руко́й де́ржит э́ту ча́шку с водо́й, холо́дной, а друго́й руко́й она́ вылива́ет э́тот горя́щий воск туда́. Ме́дленно вот та́к вылива́ет. Ско́лько там она́, ну, во́ску расто́пит, я не п… не зна́ю, но… и всё, и в э́том… потом\ воск застыва́ет в холо́дной воде́ и образу́ются фигу́рки, и вот по э́тим фигу́ркам она расска́зывает всё, что́ это: может быть, фигу́ра же́нщины, может быть, фигу́ра соба́ки, может быть, там кака́я-то вобще́, чёрт зна́ет что получи́ться, вся́кая фигу́рка мо́жет получи́ться. И пото́м она́ вот э́ти фигу́рки сопоставля́ет, скла́дывает и расска́зывает что, отчего́, наприме́р, испуга́... чего́ испуга́лся челове́к. Кто… или, может быть, кто́-то сгла́зил. Аɣа́, вот была́ же́нщина так\ая-то, така́я-то, вот кудря́вая она́ или там с дли́нными… – вот та́к вот, каки́е-то вот о́бразы она ви́дела, и она́ э́то говори́ла. Та́к вот она вы… выле́чивала люде́й. [Просто рассказывала?] Пото́м э́ту во́ду она слива́ет в буты́лку, которую челове́к прино… челове́к должен са́м принести́ э́ту холо́дную во́ду ей от себя́, из до́му. Она́ вылива́ет… воск убира́ет, опя́ть вот чтобы перета́пливать ей для други́х, а э́ту во́ду из-под во́ска вылива́ет в э́ту буты́лку и пото́м говори́т: «Умыва́йтесь е́ю, там смыва́йте с себя́ всё, мо́жете и гл… по три глотка́ де́лать ка́ждое у́тро, если боле́ет челове́к, там лечи́ть». Вы понима́ете, э́то помога́ло, лю́ди все ходи́ли к ней за э́тим. Я не зна́ю, пра́вда э́то или нет, вот та́к вота, что… ну, я́ вот по себе́ зна́ю, она́ мене́ ско́лько раз вот помога́ла та́к. И́ли то́ что я про́сто шла с ве́рой к ней, на́до, говоря́т, ве́рить в то́, что ты́ вот щас, тебе помо́жет – ты должна́ пове́рит в э́то, а кто не ве́рит – мо́же быть, э́тому и не помога́ло. Ну вот она́ вот та́к де́лала. Она́... ещё де́лала она́ – лечи́ла вот, я говорю́, опуще́ние [матки] вот, пото́м там каки́е-то надры́вы: вот надорва́лся челове́к, наприме́р, желу́док сорва́л или что – всё это она де́лала рука́ми. Вот я зна́ю, что она мене́ лечи́ла, опуще́ние вот у меня бы́ло по́лностью, к меня́ боле́ло всё, отнима́лось, я не могла́ даже вот ша́г сде́лать, вот у меня́ до тако́й сте́пени бы́ло всё… боль. И… и врачи́-то осо́бо-то чё: придёшь вот – и там: «Ну, вот, лека́рство попе́йте, там уко́лы поста́вьте, ничё». Мне приходи́лось идти́ туда́, до э́той ба́бушки. Я ходи́ла до свое́й ба́бки Джаку́пки, и вот она́ мене́ э́то всё ле… она́ мне за три дня́ подняла́ э́то всё, и у меня́ ста́ло, у меня́ пупо́к стал прослу́шиваться. Она́ гът: «Вот, поста́вь па́лец, вот ви́дишь – у тебя́ не́ту, ты не слы́шишь внутри́ сту́к вот тако́й, как серде́чко бьёт пу… в пупке́?» Я говорю́: «Нет». – Вот э́то у тебя́ всё опу́щено. Када́ она́ мне поста́вила, она́ м… слу́шала, что на пупке́, надави́ла мне па́льцем вот таки́м, вот та́ко-та туда́, на пупо́к: «Вот, а тепе́рь у тебя е́сть. Вот, – грит, – поста́вь свой па́лец и послу́шай». Я поста́вила па́лец и действи́тельно, у меня на́чался сту́к вот тако́й. Как зарабо́тало, потому́ что я уже́ почу́вствовала себя́ ле́гше. Вот, она́ мы́лит ру́ку – у неё мы́ло хозя́йственное – мы́лит мне живо́т, и она́ вот э́то всё загово́рами, стои́т- зна́ете, э́то на́до было ви́деть! – но я́ её не боя́лась. Други́е… други́м было жу́тко, стра́шно, но я́ не боя́лась. Я лежа́ла, рассла́билась и всё, и вот она́ меня «та-та-та́» – моли́твы каки́е-то, загово́ры чита́ет и вот та́к вот у меня́ рука́ми вот та́к ота всё поднима́ет, поднима́ет, поднима́ет [делает массирующие движения с нижней части живота к верхней] – вы понима́ете – вот та́к вота – мы́ло э́то, опя́ть, опять она в во́ду, смы́ла опя́ть э́то мы́ло хозя́йственное како́е-то у неё, помы́ла и опя́ть она мне всё это вот та́к вот всё де́лала. За три дня я подняла́сь. Вот, э́то действи́тельно бы́ло. [Вода, в которую она лила воск, – простая или какая-то особенная, святая?] Я не зна́ю, лю́ди, кто вози… каку́ю во́ду носи́ли – я не зна́ю. Про́сто свою́ во́ду приноси́те из-под кра́на там или из-под к… коло́дезную. [Любую?] Да, лю́ди приноси́ли любую. Нет, э́то не свята́я вода́ была́. Свята́я вода́ бы, наве́рно, не подошла́, потому́ что э́то же Госпо́дь-то э́того не признаёт, э́то же ере́тики получа́ются. Поэ́тому у не… про́сто лю́ди приноси́ли свою во́ду. И всё, и она́ вот э́ту во́ду опя́ть же вылива́ла в буты́лки лю́дям. Буты́лки принесу́т воды, и она́ опя́ть же её вы́льет, туда́ сольёт и вот гът: «Умыва́йтесь, пе́йте э́ту во́ду, е́ю смыва́йте всё». Вот и пожа́луйста, вот е́сть вот – кто зна́ет. Кака́я-то си́ла, наве́рно, всё-таки существу́ет. Что вот та́к вот. [Она вам глаз лечила?] Глаз лечи́ла, да. [Что она делала?] У меня́ кака́я-то, вида́ть, сори́нка попа́ла в глаз. Я щас пло́хо по́мню, мне бы́ло, наве́рно, лет… во́семь или де́вять. Вот. Мы бе́гали там что́-то, ну, вида́ть, что́-то попа́ло в глаз и ника́к мы не могли́ эту сори́нку вы́тащить. У меня́... у на́с вот тётка у меня́, дак она́ ка́к-то языко́м выта́скивала, а тут ника́к. Ни языко́м, ниче́м не получа́ется. Глаз у меня вобще́ – кра́сный и опу́х. Он заплы́л у меня́ до тако́й сте́пени, что вот, ну, ника́к вот. Слези́тся и слези́тся, кра́сный, слези́тся. Уже та́м аж кровяны́е э́ти вот бы́ли. И… мы в больни́цу. Там каки́е-то примо́чки мне де́лали, каки́е-то тра́вы там говори́ли, что… э́ тот, зава́ривайте, ча́ем промыва́йте там, фурацили́ном ка́пайте, там что́-то тако́е вот. По́мню, ма́ма мне э́то всё де́лала, обраба́тывала – ну ника́к. А моя ба́бушка смотре́ла-смотре́ла и говори́т: «Ни́нка! – у меня ма́ма Ни́на Ефи́мовна была́, она вот, она «На́дька, Ни́нка, Са́шка – вот та́к вота вот таки… всех называ́ла вот таки́ми имена́ми, Ни́на, ма́ленькая там «Надю́шка», она́ вот люби́ла, но она та́к называ́ла. И до́чку: – Ни́нка! Я́ ж тебе́ сказа́ла: веди́ к Черепа́нихе На́дьку, веди! Не помо́жет ей! Ты что́, хо́чешь, чтоб она без гла́за оста́лась?» И вот я… и вот ма́ма меня туда́... А! Ма́ма говори́т: «Я не поведу́, веди́ сама́». Вот. Ну и вот, мы пришли́. И она́ меня́... То́же я три дня ходи́ла, как на сеа́нс, вот она́ меня, ба́ба води́ла три дня туда́ к ней. Кого́ она мне там де́лала – я не зна́ю. То́же вот кого́-то вот там… загова́ривала, я щас сму́тно по́мню, тада́ чё мне – во́семь лет, наве́рно, бы́ло… Да, лет во́семь, наве́рно, бы́ло. И вот она́ меня там кого́-то загова́ривала, пото́м како́й-то траво́й мне сказа́ла промыва́ть глаз, дала́ каку́ю-то ба́бушке траву́, ба́бушка там чё-то каки́е-то там э́ти де́лала. У меня́ через… на второ́й день у меня́ уже немно́жко отёк спа́л, вот та́к вот начало́, на тре́тий день… на второ… на второ́й день, пото́м, знач, на тре́тий день покрасне́ние уже, и ста́ло ле́гше-ле́гше, я стала ви́деть и глаз зажи́л. Пото́м ру́ку на льду́ я – у нас там о́зеро бы́ло большо́е – ещё то́же вот был слу́чай: я сло… то́ ли слома́ла я её, то́ ли вы́вихнула – я не зна́ю, ну, уда́рилась си́льно, у меня́ о́чень си́льно боле́ла рука́. Вот. Она́ мне эту ру́ку то́же лечи́ла почему́-то каки́ми-то загово́рами. Я то́же ребёнком была́. Я вот… поэ́тому вот… я после э́того про́сто пове́рила в э́то. В де́тстве я ещё э́то не сообража́ла, я ду́мала, так и на́до. А потом\ уже́, когда повзросле́ла немно́жко, ду́маю: да э́то ска́зки каки́е-то, бре́дни всё. А потом\, когда́ уже косну́лось – вот она́ мне лечи́ла, вот, поднима́ла у меня всё опуще́ние всё поднима́ла и та́к вот ско́лько раз она́ мне ка́к-нибудь помо́жет, я пове́рила в э́то. [А как на бобах гадала? Это настоящие бобы?] Бобы́, настоя́щие бобы́. На… вот, засо́хли, она́ их вот… ну настоя́щие бобы́, вот, зна́ете, таки́е вот… кори́чневые вот прям э́ти, больши́е бобы́ вы́росли. Они́ засо́хли уже́ у неё, всё, они́ у неё постоя́нно лежа́т в тако́м како́м-то мешо́чечке тря́почном, я не зна́ю – тако́й мешо́чек, он, ну, туда́ засу́нет, завя́жет, а как на́до чё-то гада́ть, она вот так ра́з их, раски́дывает, они вшу́х – раски́дываются э́ти бобы́, и вот она́ их разделя́ет по ку́чкам. Вот та́к в три ряда́ она́ их по ку́чкам. Там ско́лько у неё штук – я щас не по́мню уже ско́лько. В од… в одно́й, зна́чить, вот нача… ло́жит одну́, две, три́. Пото́м [в другую кучку] три, две, одну́. Потом\, зна́чит, ло́жит зде́сь по две шту́ки [в третье место]. И ка́к-то вот та́к вота вот она́ так смо́трит там, чё-то говори́т, хоп! Э́ту сюда́ перетащи́ла, э́ту сюда́ перетащи́ла, ка́к-то вот та́к их поменя́ла места́ми, всё, всё, она рассказа́ла всё. Вот ска́жешь: «Баб, я там чё-нибудь сего́дня уе́ду – нет?» Прие́ду с Серге́евки [районный центр, где жила в тот момент МНВ] к роди́телям домо́й, в дере́вню, а э́то… А моро́зы там или бура́ны каки́е-нибудь там, авто́бусы… А мне́ вот надо сро́чно е́хать домо́й в Серге́евку. И я не могу́. Я раз к баб… баб… к Джаку́пке прибегу́: «Баб, ну́-ка ски́нь мене́ на бобы́ там, я уе́ду сего́дня или нет к ве́черу домо́й». Она́ там: «Нет, сего́дня ты не уе́дешь». – «Баб, а ну́-ка за́втра?» – «Завтра ты пое́дешь домо́й, за́втра, до́чка, пое́дешь, сёдня ты не уе́дешь». То́чно та́к получа́ется. И́ли там что́-нибудь скажу́ там. А там то́-то, то́-то ск… спрошу́ у неё – она раз! На ка́рты ка́к-то гада́ла. Мы ходи́ли, девч… девчо́нка я молода́я была́, я к ней ходи́ла гада́ла на ка́рты на женихо́в. [Бобы кидала на голом столе или что-то было нарисовано?] На го́лом столе́, нет, ничё, про́сто на го́лый стол. Вот та́к же, с клеёнкой у неё на кухне… ньке стол стоя́л, она́ так раз – ки́нет. [...] [Эта же Черепаниха и роды принимала?] Да, она́ в мо́лодости и пока врачи́ не появи́лись у нас, акуше́рки, ба́бка-повиту́ха была́. Но она́ не ба́бка – она ещё в мо́лодости начала́ уже э́тим занима́ться. Потому́ что не́кому было. Она́ каки́м-то о́бразом э́то всё зна́ла, она вну́тренности все зна́ла, где что нахо́дится и где что боли́т. Ка́к она э́то могла́ различа́ть – я до сих по́р не могу́ поня́ть. Но она сра́зу – вот по́чки: «Аɣа́, по́чки у тебя́, мило́к, боля́т. Ту́т вот на́до, ты вот те́ тра́вочки попе́й, ты т\ам вот…» Подсо́лнухи у неё, постоя́нно она́ сади́ла по́лный огоро́д подсо́лнухов, э́ти ко́рни с подсо́лнухов она́ выка́пывала (я зна́ю, что она тра́вами ещё лечи́ла), она выка́пывала э́ти ко́рни – а их так тру́дно было… я один раз ей помога́ла. Она́: «Надь, пойдём, до́чка, мне помо́жешь повыдёргивать э́ти, ко́рни». Она́ их так тру́дно выдёргивать, приш… прихо́дится лопа́той. И она́ их ка́к-то размельча́ла, э́ти ко́рни, да, суши́ла, размельча́ла в порошо́к, пото́м у неё была́ э́та… э́та, и она́ вот т\ак э́то всё растира́ла вот како́й-то тако́й э́той долбила – сту́па или ка́к называ́ют-то вот э́то – пест, пест и сту́па. И она́ вот э́то вот всё э́то долби́ла, э́ти тра́вы, де́лала тра́вы. Лю́ди приходи́ли к ней. Э́то, гът, хорошо́ по́чки ка́мни го́нят и песо́к. И она́ вот э́то вот… вот э́тим лечи́ла. У нас больни́ца – пото́м уже больни́ца появи́лась в э́той дере́вне, там и врачи́ были, и свой хиру́рг был, и врачи́-то таки́е хоро́шие бы́ли, а всё равно́ шли за по́мощью наро́дной медици́ны, вида́ть, по привы́чке уже лю́ди. Они́ до… да до сих по́р, сейча́с, чуть что – иду́т, к наро́дной медици́не стара́ются обрати́ться, чтобы лече́ние како́е-то принять наро́дное, вот и́менно тра́вами там каки́ми-то. Но опя́ть же, тра́вами на́до лечи́ться, е́сли я та́к понима́ю, что э́то на́до лечи́ться постоя́нно, смо́лоду их пить, принима́ть, и чтобы не́ было… предотвраща́ть како́е-то заболева́ние – э́то всё на́до смо́лоду де́лать и постоя́нно, на постоя́нной осно́ве, а не та́к вот, как мы вот щас: дотяну́ли до како́го-то состоя́ния и вот: аɣа́, начнём щас тра́вами лечи́ться. Ну нет, так не помо́жет, есте́ственно. Поэ́тому она́ вот э́то вот, у неё бы́ли каки́е-то тра́вы, она́ уходи́ла в леса́, она собира́ла каки́е-то там тра́вы, я не зна́ю. У неё никогда́ не́ было зава́рки до́ма, у неё всегда́ шалфе́й, мать-и-ма́чеха трава́ – э́то всё перемо́лотое, э́тот, ива́н-ча́й – э́то всё она де́лала сама́ ча́й себе́, зава́ривала, пила́ вот э́то всё. Она о́чень до́лго прожила́. Я же говорю́: я вот приежжʼа́ла, уже́ после́дний раз, када́ я прие́хала, она́ уже до тако́й сте́пени ста́ренькая, я да́же не могу́ сказа́ть, я да́же не зна́ю, ско́лько ей лет. Она́ с… рове́сница мое́й ба́бушки, моя́ ба́бушка была́ с двена́дцатого го́да, вот. Она рове́сница её. Ба́бушка у меня́ ещё умерла́ в девяно́сто четвёртом году́, девяно́сто… седьмом – девяно́сто восьмо́й год, наве́рно, я приежжʼа́ла туда́ – она́ ещё была́ жива́. И пото́м я уе́хала, ещё ско́лько лет пото́м уже, где́-то вот она́ в двухты́сячных года́х умерла́. [Что она делала как повитуха?] Она́ ходи́ла та́к же, принима́ла ро́ды. Она́ вот или на пе́... вот, говори́т ба́ба, говори́т: вот она́ у меня́ – как у ба́бушки у мое́й она трои́х дете́й принима́ла. Я, гът, то́лько ей доверя́ла. У нас ещё, гът, там была́ ба́бка. Но она́, гът, уже ста́рая была, говори́т, и ка́к-то ей пло́хо доверя́ли. Она́ могла́ вы́ронить, не удержа́ть ребёнка там или ещё что́-то. Я́ вот, как я зна́ю, что вот как ба́ба рож… я говорю́: «Баб, а ка́к ты рожа́ла-то, если больни́ц не́ было?» – ка́к-то у нас разгово́р был давно́ уже, э́то ещё мне бы́ло, наве́рно, лет, может быть, семна́дцать-восемна́дцать – я не зна́ю. Вот на́ мне расска́зывала-то, что вот, топи́ли пе́чку ру́сскую. У на́с… у неё была́ ру́сская пе́чка, вот, гре́ли во́ду, там всё пригота́вливали, и вот ложи́лась она́ туда́, на пе́чку, э́та Черепа́ниха там то́же ей всё, и вот у неё схва́тки – она́ ей помога́ет, растира́ет там живо́т, всё, и каки́м-то о́бразом, когда́ уже ребёнок… уже́ ему на́до появи́ться на свет она́ его тут ло́вит, всё, обреза́ет пупови́ну, всё это. Я говорю́: «Баб, ну ра́ньше же… ка́к вот…» Ра́ньше не понима́ли, что тако́е разры́вы там – не разры́вы. Женщина в совреме́нном ви́де уже всё. Е́сли разры́вы же́нщинам медици́на, есте́ственно, помо́жет заши́ть там, зашто́пать – ну, э́то уже́ я напряму́ю говорю́, потому́ что э́то та́к оно и есть, а ра́ньше я говорю́: «А если вот разры́вы бы́ли, всё?» – «Не знаю́, – гът, – каки́ми-то вот таки́ми вот вся́кими тра́вами по… помо́ют, присуш… прису́шивали каки́ми-то». Ба́ба говори́т, де́лали тампоны с ли́стьев… каки́х-то вот, ну, наприме́р вот кровоостана́вливающее – остана́вливали, крапи́ву зава́ривали, пи́ли, чтобы вот кровоос… если кровотече́ние открыва́ется вот, крапи́ву зава́ривают, вот, пото́м… что́ ж на́ ещё говори́ла – тысячели́стник, тысячели́стник – вот э́то вот, э́то кровоостана́вливающее бы́ло. Прям э́тот, де́лали тампо́нчики, прижига́ли ка́к-то вот, всё вот. А я́ не понима́ю. Я говорю́: а е́сли вот, например… Бы́ли ещё таки́е, которые де́лали або́рты на дому́, ба́бки. Их называ́ли вот, я не по́мню, ка́к их называли, но они́ вот, е́сли нежела́тельная так… ну, вот позо́р, наприме́р, де́вка забере́менела в де́вках. Ра́ньше же нельзя́ было тако́е, грех был, и на́до было изба́виться – вот к э́тим ба́бкам шли. И они́ как\им-то о́бразом – каки́м о́бразом: у меня́ тётка была́, но она́ сама́ с Украи́ны прие́хала. Как я по́мню, она́ на целину́ прие́хала в пятидеся́тых года́х в Казахстан, целину́ поднима́ли. Вы́шла за́муж за моего́ дя́дю, за ма́миного бра́та. Тётя Ма́ша. Вот. Так получи́лось, вот у меня́ сестра́, зна́чить, О́льга здесь живёт, двою́родная, как… ну, мы как родны́е у одно́й ба́бушки воспи́тывались – отку́да она́ э́то зна́ла – я не зна́ю. Но ка́к мне пото́м она́ расска́зывала, э́та тётя Ма́ша, О́ля у нас… ну, полюби́ла па́рня, коро́че, забере́менела, а он сбежа́л, уе́хал, он был каки́м-то рыбако́м, там приежжʼа́л, они́ там [смеется]… у нас о́зеро бы́ло большо́е, вы не пове́рите, – восемна́дцать киломе́тров была́ длина́, двена́дцать киломе́тров ширина́. Тако́е бы́ло о́зеро, Тарангу́л называ́лся. Там ры́бы бы́ло неимове́рно. Ка́рпы вот таки́е больши́е [показывает примерно 30 см длины], пе́лядь, там что только не́... И вот на другой дере́вне [оговорка – на другом берегу] село́ было, огоньки́ ле́том, э́той, но́чью огоньки́ только вида́ть – вот тако́е было о́зеро большо́е, как мо́ре, прям солёная вода́, во́лны, там всё. И вот у нас О́ля, зна́чить, забере́менела. И что́бы не узна́ли – дере́вня не узна́ла, что э́то са́мое, хотя́ э́то бы́ло уже сове́тское вре́мя, э́то бы́ло нача́ло восьмидеся́тых годо́в, восемьдесят пя́тый, может быть, како́е-то э́то уже бы́ло всё совреме́нное, и мо́жно было э́то, ей на або́рт. Ка́к же на аборт? Тётя Ма́ша: нет, чтобы да́же и в больни́це никто́ не узна́л, пото́м бу́дут говори́ть. Хотя́ у нас уже тогда́ была́, в то вре́мя, своя́ больни́ца, и там бы́ли акуше́ры, и всё э́то де́лали. Каки́м о́бразом? Я говорю́: «Ка́к вы могли так сде́лать?» Она́, тётя Ма́ша, нашла́ како́е-то ко… вот, я не зна́ю, како́е-то коле́чко вот тако́е нашла́ [небольшого диаметра, около 1,5 см], рези́новое кольцо́ – ну, мож, кака́я-то прокла́дка, от како́го-нибу́дь, зна́ете, аппара́та там, ну, она́ сказа́ла, от сепара́тора. Одева́ется кольцо́ на сепара́тор, вот тако́е рези́новое, пло́тное. И пото́м она́ это кольцо́, зна́чит, каки́м-то о́бразом вставля́ет, открыва́ет ше́йку па́льцами, сама́ зала́зит, открыв\ает ше́йку ма́тки, нахо́дит ка́к-то э́то кольцо, вставля́ет – всё, и ребёнок – вы́кидыш получа́ется. Аборти́руется де… сама́ де́вушка. Вот та́к де́лали або́рты. Она́ гът: «Мене́ так де́лали в де́вках, – тётя Ма́ша гът, – и я́ так же до́чке сде́лала». [Завершая интервью, переспрашиваем МНВ о Джакупке. Соб.: А она-то сама, эта вот…] Джаку́пка? [Она не рассказывала, откуда у нее способности?] [Нрзб. — 02:38:41,444.] [Соб. одновременно: Да, Вы рассказывали, что мать не передала ей, в смысле, она не взяла?] Да, ей ба́бушке… Не ма́ть — ба́бушка, ба́бушка, да. А она́ всё равно чё-то ухвати́ла, наве́рное у неё. Потому́ что она её за ру́ку взяла́, говори́т. Там на́до бы́ло же ещё како́й-то обря́д провести́. Вот. [Когда она в бане перерезала веревку, ей, получается, не полностью перешло?] Оно́ ей вообще́ не перешло́. [Вообще не перешло?] Да, вот то́лько, что вот то́ко када́ она́ её за ру́ку схвати́ла, мо́же быть вот э́то вот зна́ние лече́ния, загово́ров вот э́тих вся́ких. Отку́да она́ их брала́? [Козёл-то этот, который по ниточке шел, он маленький что ли был?] Ну, наве́рно, я… Дак есте́ственно, наве́рно, он заɣово́ренный, ей, мо́же быть, како́е-то, мо́же быть у неё э́то… [Видение?] Виде́ние тако́е что, ка́к сказа́ть. Галлюцина́ции каки́е-то и́ли что, ну козёл бы́л, а с… козёл — он эт… Олицетворя́лось ра́ньше, что чёрт. Вот. [А в бане как вообще?..] Ра́ньше ба́ни были, вот я ещё по́мню да́же за… Я захвати́ла таки́е ба́ни, по-чёрному топи́лись. Там не́ было пе́чки. Там, зна́ете, вот, с камне́й… Бы́ли вот таки́е ка́менки, вот зна́ете. Ка́мни нало́жены-нало́жены, и в ни́х большо́й-большо́й котёл туда́ был впеча́тан. И́ вот, и та́м в ей бы́ло отве́рстие, по-чёрному топи́лась почему́. Отве́рстие, куда́ э́ти дрова́ зата́лкивать. Не́ было трубы́, что́бы выходи́л куда́-то ды́м. Э́то пе́чка идёт с трубо́й — дым выхо́дит туда́, а э́та была́ ба́ня по-чёрному. Вот, э́то ка́менка вот э́та вот, на неё пото́м бры́згают, па́р даёт. И вот оно то́пишь — по́лная она… В ба́не черно́! Поло́к чёрный! Ско́блят-ско́блят, его́ там чи́стют, када́ помо́ют по́сле б… э́той. Две́ри снача́ла откро́ют, что́бы в… э́тот, выходи́л дым. А пото́м это всё ка́к-то приэ́то… И за́пах тако́й, зна́ете, вот… До сих по́р я э́тот за́пах чу́вствую. От зайдёшь — аж… оде́жда пропи́тывается пото́м вот э́тим вот огнём, вот э́тим, га́рью там, зна́ете, тако́е вот. А когда́ подда́шь вот, как э́то, у меня́ ба́бушка говори́т: «Да ты бздани́ там! Ко́вшики… Бздани́!» Ну, э́то по с… по стари́нке, не «подда́шь» вот эт парку́, а «Ты бздани́ там!» И вот… ко́вшичком на э́ти же ка́мни, с кото́рых б… э́та вот, сде́лана пе́чка, и́ли что́ там. Оно́: «Пшш!» [… — Воду раньше заквашивали на щелоке, она хорошо промывала волосы.] [Считалось, что в этих черных банях кто-то водится?] Да, там счита́лось, что та́м вот во́т, вот как нечи́стые вся́кие си́лы в ба́не. Бань боя́лись, но́чью осо́бенно. Ак обы́чно… вот ба́ню прот… Да́же до сих по́р вот тако́е пове́рье есть: протопи́л ба́ню — ты до́лжен до восьми́ часо́в ве́чера, до семи́ часо́в ве́чера, помы́ться в ба́не, что́бы но́чью в ба́ню не ходи́ть. Вот. Ба́ня как, как сохра… Там нечи́стые си́лы во́дятся, в ба́не. На́до бы́ло с себя́ смыва́ть это всё до семи́ часо́в ве́чера, доте… вот дотемна́, пока со́лнце не ся́дет, что́бы та́м, в ба́не, ты уже́ помы́лся. От та́к вот. Поэ́тому вот и… Она́ и, ба́бка-то и дала́-то ей э́ту заговорённую ни́точку, чтоб в ба́не от полка́ и до две́ри д… за ру́чку двери́ п… привяжи́. Вот. «Козёл, — гът, — появи́лся, идёт, — гът, — спуска́ется». Я гъ [говорю]: «Ка́к бы ты вот…» Ну вот я́ ей, я пото́м-то ей задава́ла вопро́с, гърю: «А ка́к бы ты в у́хо зале́зла?» Она́ гърит: «Я не зна́ю!» Зна́чит, э́то, наэ́рно, бы́ло ка́к-то как подсозна́ние, наэ́рно, како́е-то. На́до бы́ло ей вста́ть, куда́-то ле́зти, ей показа́лось, что она́ туда́ зале́зет, и отту́да вы́лезет, с друго́го у́ха. Чёрт его зна́ет, как вот э́то всё де́лалось бы, вот. На́чит э́то… как бу́дто бы как… И́ли ни́тка така́я заговорённая была́, и́ли та ей так внуши́ла, но на́до бы́ло ей так настро́иться. Она́ гът: «А я́ испуга́лась, я взяла́, — гът, — ни́точку пе́ре… Но она́, — гът, — и сказа́ла, ба́бушка, предупреди́ла: «Е́сли ты́ испуга́ешься, что́-то там, и́ли тебя́ там начнёт кто́-то души́ть, и́ли ещё что́-то — ни́тку прирь… перереза́й сра́зу ни́тку». У неё с собо́й бы́ло уже э́то, запа́сные но́жницы, что она́ вот но́жницами так перере́зала, дверь захло́пнула и убежа́ла, говори́т. […] Вот. И поэ́тому чё… по-чёрному ба́ни бы́ли почему́? Потому́ что что́бы вот э́ту нечи́стую си́лу, всю́ эту, закопти́ть, что́бы она́ там не́ была, что́бы в ба́не мо́жно было помы́ться э́тим, э́тим, как гътся, уга́ром э́тим её удуши́ть, нечи́стую си́лу. Вот. Чёрт-те что́ вообще́!