[Что будет, если вспоминать похороненного человека?] Ну, я не зна́ю, ну нет, ну, вспомина́ют их, коне́чно. Но я име́ю в виду́ вот что вот ни… Вообще́, вот зна́ете, вот, тако́е пове́рье бы́ло ра́ньше, как мне ба́ба расска́зывала, э́то щас вот на кл… на кла́дбище хо́дят там, вспомина́ют, сидя́т на кла́дбище вот. А ра́ньше бы́ло так: «Вот челове́к у́мер, поста́вили крест на хо́лмик, траво́й поросло́ все и всё, и забы́ть, не ходи́ть туда́ на кла́дбище, не на́до. Ты его́ до́лжен се́рдцем по́мнить, в голове́, ну, как сказа́ть, в день сме́рти. А на кла́дбище, на моги́лки, вот э́то вот, щас де́лают таки́е па́мятники, да всё. Да не на́до туда́ ходи́ть. «Пусть он, — гът, — э́тим, холм бобылём порастёт, э́тот крест стои́т, и всё». Вот так. Ра́ньше вот та́к вота де́лали. А щас уже́ нет. Вы зна́ете, я када́ перее́хала сюда́ в э́тот посёлок, да, мне бы́ло три́дцать три го́да. Я уже́ три́дцать лет здесь живу́, в а́вгусте бу́дет три́дцать лет. Ну, ко́ло, в а́вгусте, да, три́дцать два го́да мне бы́ло, мы сюда́ перее́хали. Я ника́к не могла́ привы́кнуть здесь к и́хним обы́чаям, к и́хнему го́вору. Как они́ разгова́ривают вот, прогла́тывают ка́к-то оконча́ния слов. Я да́же пото́м научи́лась сама́ э́то говори́ть та́к же вот со ста́рыми людьми там, зна́ете. У нас ка́к-то в Казахста́не все равно́ бы́ло покульту́рнее намно́го, жизнь. А здесь вот я када́ прие́хала, посмотре́ла, сиди́т же́нщина така́я вот уже́, ну, ба́бушка, мо́жно сказа́ть — в то вре́мя я так ду́мала — с финга́лом под гла́зом, с буты́лкой во́зле магази́нов там где́-то сидя́т, пьют, ду́маю: «Росси́я Ма́тушка». Ну, вот так э́то, мне э́то так не понра́вилось э́то село́, я его́ воспринма́... не воспринима́ла ещё ника́к. Пото́м мы ста́ли жить, брат перее́хал, я перее́хала, пото́м брат перее́хал, с семьёй мой, сестра́ уже́, пото́м ещё двою́родный брат, и ро́дственники семипо́льские [из с. Семиполка Северо-Казахстанской обл.] по па́пиной ли́нии п… п… подтяну́лися Я́ковлевы все. Вот. Бра́тья да се́стра. Вот сто́лько мно́го родни́ уже́ появи́лося, а я всё равно́ домо́й-домо́й. Вот. Пото́м у нас умира́ет племя́нник, у Са́ши, у бра́та рожд… умира́ет сын. А до э́того на кла́дбище лю́ди иду́т вот, иду́т зна́чить… […] иду́т зна́чить в… э́тот, в день па́мяти, ну как Роди́тельский и́ли как вот называ́ют, Роди́тельский день. И иду́т, зна́чит в день… в Тро́ицу там, тро́ичная суббо́та, роди́тельская. Вот, и… […] И в э́то, а мы никогда́ не ходи́ли. И я говорю́: «Ну, вот, у нас, — говорю́, — не к кому́ здесь там ходи́ть». Зна́чит, мы здесь не свои́ ещё. И вот тут умира́ет у нас Па́влик, вот, двена́дцать лет ма́льчику. Откры́л, как говори́тся, путь. Похорони́ли мы его́, ста́ли ходи́ть к Па́шке на́шему. Ма́ма моя́ в Казахста́не жила́ ещё, я пото́м её сюда́ перевезла́. Она́ мне всё вре́мя говори́ла: «Меня́ похорони́те то́лько ря́дом с мои́м люби́мым вну́ком, с Па́вликом, я бу́ду с Па́шкой ря́дом». Я грю: «Мам, дак тебя́ на́до с Казахста́на забира́ть». Вот, ну, када́ уже́ оте́ц у́мер, и я её забрала́ сюда́. Ой, пото́м, коро́че, как… ну ла́дно, Па́влик у́мер у нас. Че́рез како́е-то вре́мя сестра́ перево́зит мою́... в э́тот, О́ля вот, она́ перево́зит роди́телей сюда́, с Серге́ем, с бра́том, перево́зит свои́х старико́в сюда́, роди́телей из дере́вни, с Каза́хста́на. Они́ то́же в Карасуле́ там, в посёлке то́лько ж… жи́ть. И ма́му, и па́пу, дя́дьку моего́ родно́го, как получа́ется они́ перевезли́. Тут немно́го погодя́, наве́рно, умира́ет тётя Ма́ша, мать, мы хоро́ним. Ря́дом то́же, так вот у нас моги́лка Па́ши, на э́том ряду́ похорони́ли тёть Ма́шу, с э́той стороны́ во́зле Па́ши ме́сто де́ржим для ба́бы Ни́ны, для ма́мы. Раз она́ проси́ла похорони́ть ря́дом с Па́вликом, на э́той стороне́, зна́чит, у нас моги́лка тёти Ма́ши. Че́рез год умира́ет дя́дя То́ля, муж тёти Ма́шин. Да ста́рые они́ уже́ бы́ли, про́жили, ну, не с… таки́е ста́рые, как говори́тся, но всё равно́ уже́ э́то. Хоро́ним дя́дю То́лю. Пото́м ма́му я забрала́ сюда́, уже́ шесть лет наза́д, ма́ма умира́ет у меня́ здесь. Хоро́ним ма́му с Па́шей. И ну вот, сто́лик там посереди́не, хо́дим. Уже́ моги́лки, как говори́тся, нароста́ют. Я к чему́ э́то говорю́, п… по́сле ма́мы брат Серге́й умира́ет, сын вот э́тих ба́бы Ма́ши и дя́ди То́ли, ря́дом хоро́ним. Тут погиба́ет И́горь, че́рез год вот… вот по́сле Серёжи, дя́дьки своего́, И́горь мой, здесь, ря́дом с Серге́ем. Вот мы все вот так там. [Чертит пальцами по столу, показывая ряд могил.] Всё, я то́лько сейч… сейча́с приняла́, что э́то моё, уже́ родно́е село́ и уже́ я отсю́да никуда́, здесь вот они́, мои́ все родны́е похоро́нены. Пока́ не́ было никаки́х моги́лок, пока́ не́ было здесь ничего́... Уже́ от них куда́? Уже́ никуда́. Э́то уже́ всё, я уже́ здесь осе́ла. Я ещё ско́лько лет мечта́ла куда́-нибудь уе́хать отсю́да, ну, вот в Сургу́т к девчо́нкам, там вот они́ меня́ там прописа́ли, да всё. А я там ника́к не могу́, меня́ всё равно́ здесь, вот он мой дом, пусть вот. […] Ну, тепе́рь вот я вот то́лько тогда́ поня́ла, когда́ уже́ у нас тут, как говори́тся на кла́дбище свои́ моги́лки появи́лись, ро́дственников бли́зких, родны́х — ма́ма, сын, так всё уже́, мы уже́ зде́шние, вот он дом мой, ря́дом с ни́ми.