[До этого говорили про то, как сглазили волосы ШМА.] Вот у нас вот Ксю́ху [внучка ШМА], ма́ленькая была́ ли чё. Как то́лько как его́, повида́ет её и п… п… подле́... ну, вот всё, она́ у нас орёт, её лома́ет, и она́ у нас мо́жет часа́ два-три́ ора́ть, мы её не мо́жем ниче́м успоко́ить. Вот орёт, то́ что [потому что] её уже́ трясёт, она́ уже́ так [громко вздыхает], уже́ вот не мо́жет прям. И умыва́ем, и всё на све́те, и пото́м нет, и нет, и она́ остано́вится. [А как умываете?] Ну, [вздыхает] вот сь… [показывает на стол, где, предположительно, стоит сосуд] свято́й водо́й. Ну и е́то, где́-то у меня́ дед там наше́л, в календа́рике и́ли где́ ли, там чё-то води́ть, я вот и щас и в ба́не грю: «Вот вы щас как опола́скиваетесь, умо́йте лицо́». Там: «Води́чка-води́чка, умо́й моё ли́чико, что́бы чё-то, гла́зки блесте́ли, ще́чки горе́ли» — чё-то где́-то дед ей спи́сывал, не зна́ю. Она́ вот вы́учила, Ксю́ха, она́ да́же сама́ щас бе́гает, бе́гает на у́лице, прихо́дит, грит: «Ба́ба, мне на́до умы́ться». Я грю: «Чё?» «Я себя́ пло́хо чу́вствую». Она́ уже́ сама́. Я грю: «Вон умывальник, иди́ умыва́йся». Умо́ется, пойдёт, полежи́т, тфу, тфу, тфу, ничё, пото́м отойдёт. [Соб.: Как хорошо!] Ну. у. Она́ вобще́ кака́я-то пе… она́ родила́сь, у неё вот так вот перено́сица вся си́няя-си́няя была́. И сра́зу все, ба́бки, стару́хи все сказа́ли, что си́льно уро́чливая она́ бу́дет. [Ксюха?] Да. У неё, у неё вот здесь вот перено́сица си… си… [Что она сама сможет сглазить кого-то?] Неет, её. [Что на нее?] Её, да, что у неё перено́сица си́няя вот так вот. У неё вобще́ вот так вот [показывая на свою переносицу]. Как бу́дто карандашо́м вот так вот проведёно бы́ло, си́няя-си́ня. И вот она лет в пять где́-то у неё то́ко ста́ла исчеза́ть. [Значит, что урочливая?] Да, зна́чит она́ бу́дет уро́чливая, вот. Я вот, грю: «Прожила́ шеся́т лет, я и знать не зна́ла», а тут мне ста́рая ба… Мы её вози́ли ба́бка, к ба́бке к одно́й. [Здесь?] Нет, в э́то… мы её везде́ перевози́ли, она́ у нас ора́ла не затыка́лася, мы н… н… не зна́ли м… э́то… Мы и в Голышма́ново [поселок в Тюменской области], и в Соро́кино [село в Ярковском районе Тюменской области], и в Ви́кулово [Викуловский район Тюменской области], и в Каза́нский райо́н [Тюменская область], везде́ по ба́бкам, ничё нам не помога́ет. Не э́то… Она́ у нас вот… вот была́ ещё совсе́м ма́ленькая, ну, месяца́ мо́жет два и́ли три бы́ло, вот схо́дим, её в ба́ню стаска́ем, прино́сят, Люба́шка [дочь ШМА] пото́м тоɣда́ намо́ет. И вот мы, э́то, де́ду её отдаём, мо́жет он хо́дит по коридо́ру, свет вклю́чим и е́то, ну и всё, я чё-нибудь тут де́лаю, ўо э́то, она́ орёт, и я ка́к-то раз сто́ю, па́па всё, как оно́? Вот так раз по щёчке ма́ленькую [показывает в воздухе]: «До́ча, со́лнышко!» И я то́же, она́ орёт, орёт у де́да на рука́х, я грю: «Чё ты оре́шь, чё тебе́ на́до?» Вот она́ вообще́ ора́ла у нас, ой, ой, до трёх лет — э́то у́жас ди́кий. До го́да так вообще́, мы не зна́ли ни дне́й ни но́чи, вот с ве́чера до двена́дцати часо́в — я, пото́м я ложу́сь до четыре́х часо́в, мать с е́ю, с четырёх до шести́, в шесть часо́в дед поднима́ется, ему́ на рабо́ту, он на маршру́тке рабо́тал. И вот два часа́ он ещё с не́ю. Вот так она́... у нас она́, ей бы́ло два ме́сяца она́ днём уже́ у нас не спала́, вобще́ не спала́ днём. Вот э́то, и́ли ревём, и́ли так лежи́м. И вот пото́м уже́ када́ ста́ла э́то, вс… ну, сади́ться ста́ли, у неё вот кака́я-то боя́знь, что она́ кого́-то потеря́ет. Вот я в коля́ску её посажу́, вот е́сли я там, во́зле газ плиты́ там чё сде́лаю, она́ туда́ лицо́м. Не дай Бог, я сюда́ ну, ка́к-то пошла́ [показывает, что внучка не могла ее там видеть], вот так вот ста́ла, она́ у меня́, она́ сра́зу: «Ааа» — как заорёт и бордо́вая стано́вится. Не зна́ю, вот у неё, у неё и до сих пор у неё э́та боя́знь, вот ей де́сять лет, и она́ бои́тся, что её ма́ма бро́сит и́ли па́па бро́сит. Вот у неё така́я боя́знь кака́я-то. И почему́ вот э́то, я чё, мы са́ми не зна́ем. И ско́лько к кому́ ни вози́ли, ни э́то, никто́ нам ничё. Ну, мы када́ пе́рвый раз к ба́бке повезли́ её, ей бы́ло де́сять дней. Э́то как ўо, что у неё э́то… ну, гры́жа, э́то. И то́лько Люба́шка зашла́ с е́ю, там, где́-то в Иши́ме, по како́й-то у́лице, не зна́ю, ей сказа́ли. И то́лько Люба́шка зашла́ с ней в дом, ба́бка она́ то́ко гля́нула и сказа́ла: «До семи́ лет ничё вы не сде́лаете». И вот она́ как э́то, в э́то… как… сказа́ла, что, ну, что и на Люба́шку как сде́лано. Она́ там э́тот распла́вила и вы́лила куда́-то там в холо́дную во́ду. «И там вот э́то, — она́ грит, — он сде́лался как з… змей, — грит, — клубо́к, и прям, — грит, — го́ловы, чёрные то́чечки, как глаза́». И она́ отту́да, я гляжу́, она́ идёт бе́лая-бе́лая. Я вы́скочила с маши́ны, и е́то как ўо, ду́маю, хоть бы девчо́нки, а она́ идёт вот так вот кача́ется-то. Я грю: «Чё тако́е случи́лось-то?» Я вы́скочила так вот: «Чё с тобо́й, чё?» А она́ мне Ксю́ху так вот прям бро́сила, и я взяла́ там маши́ну, я э́то с Ксю́шкой-то э́то. А она́ се́ла за руль, она́ не мо́жет. Я грю: «Ты чё?» Она́ так то́лько руко́й махну́ла, вот так вот на руль э́то [кладет руки на стол, а на них голову, изображая Любашку.] Нам сигна́лят, зима́ была́, доро́га у́зкая, мы ста́ли здесь, они́ э́то, как ўо, ни разъе́хаться, ни прое́хаться, сигна́лят, а она́, она́ пото́м мале́нько э́то, завела́, отъе́хали там кому́-то так, ну, в воро́та, что́бы не меша́ть на э́то. И всё, и вот мы стоя́ли, стоя́ли, э́та орёт, я не зна́ю, чё де́лать, а она́ вообще́ не реаги́рует. Пото́м када́ мале́нько отошла́ она́, а она́ э́то, как ўо, пото́м-то мне всё э́то сказа́ла, что вот так вот, так вот, что зашла́ и ба́бка сказа́ла. [Бабка ничего не стала делать?] Нет, она́ гът: «Я не смогу́, у вас, — гъвът, — вам, — гът, — сде́лано сильне́е. Я…» [Чем она может сделать?] Да, да. И она́ гът: «Вам на́до с… ста́рше, вот э́той же́нщины, кото́рая вам сде́лала». А мы отку́да зна́ем, кака́я нам, ско́лько ей лет, э́той же́нщине. Мы, как сказа́ть, она́ там в роддо́ме, кто там, мо́жет быть, кто в роддо́ме сде́лал, бо́льше её никто́ де́сять дней не ви́дел. Мы прие́... дак мы и то пото́м прие́хали, уже́ э́то, и свекро́вка приходи́ла. Вот и ду́май, то ли свекро́вка э́то сде́лала, то ли кто́-то в роддо́ме сде́лал. Вот и ду́май, гада́й, кто́ это сде́лал. Вот и о́х, она́ у нас оре́т. Она́ и щас оре́т, она́ у нас щас ревёт вот. К… вот э́то идёт, вот и я тут грю́: «Ксю́ха, мать сказа́ла чита́ть, а то — грю́, — не пое́дешь с на́ми в Ряза́нь». Всё она́, начина́ет пла́кать. Э́ти слёзы вот таки́е [показывая рукой, что большие] вот ка́тятся. Она́ вот ревёт и ревёт, вобще́, без вся́кого по́вода здесь. Я грю́: «Ты чё опя́ть зареве́ла?» – «Я не реву́». Я грю́: «Я же ви́жу, что ревёшь». – «Да не реву́ я». Я грю́: «Я же ви́жу, что ты ревёшь». Нет. А про́шлый год прие́хали в Ряза́нь. И там э́тот, ну, Серёжка, сы́н-то мой, её э́то, она́ ему́ как кре́стница, а он её зна́чит, таɣда́ как раз был на выходны́х, он вое́нный, и он её э́то, на маши́ну, и они́, ну, воз… вози́л по Ряза́ни, там они́ в каки́е-то в кинотеа́тры, на како́й-то э́тот, ска́зку э́ту ходи́ли, она́ то́ко-то́ко ещё на те́ле шла, там кака́я-то, не зна́ю. Ну, и прие́хали домо́й, на́ша-то два часа́, а ва́ша-то двена́дцать ещё там. Она́ прие́хала така́я уста́лая и ви́жу, что ей на́до попла́кать, и уже́ глаза́ по́лные, щёки разду́тые, уже́ всё. Мы́-то се́ли, они́ есть се́ли, я грю́: «Кого́ вы есть се́ли, вре́мя два часа́». Ну их: «Мы жрать хо́чем». Она́ так э́то, я грю́: «Ты чё, попла́кать хо́чешь?» Она́ гът: «Да». Я грю́: «Ну, щас мы ля́гем, и ты попла́чешь, что́бы лёжа тебя́ не ви́дел». Ну и всё, пошли́, легли, то́ко э́то она́ легла́, я так её обня́ла, всё, засопе́ла и пла́кать не́кода. Пото́м у́тром вста́ли вот, вот здесь, я грю́: «Ну чё, пла́кать-то бу́дешь?» Она́: «Да нет, ба́ба, я не хочу́». Вот она́ у нас щас ревёт и. Вот Поли́нка про́шлый год прие́хала, они́ же не ви́делись так с ней ни ра́зу. Я грю́: «Поли́на, не обраща́й внима́ния, она́, — грю́, — така́я, что психу́ет, пла́чет, всё тому́ подо́бное, так что, — грю, — не обраща́й на неё внима́ния. Ну и всё, она́ так вот она́ вот пла́чет, орёт, она́ так вот на неё смо́трит, ей интере́сно. [Смеется.] Вообще́ не э́то, я гърю, вообще́ не э́то как ўо.