[А как хлеб делили? Его ножом можно было разрезать?] Коне́чно, коне́чно. [А бывало такое, что разламывали хлеб руками?] И лома́ли. А вот на кла́дбище у нас е́си вот помира́ет человек, хле́б, булку́ бярёшь, там же ре́зать нельзя, там же лома́ешь и там ло́жишь куда́ поло́жено там… [А почему на кладбище нельзя резать?] Ну нельзя́, говоря́т, да, только лома́ть надо, и́менно когда́ вот поко́йника хороня́т… [А не знаете, что будет, если разрежешь ножом?] Кто́ его зна́е… кто́ его зна́е… ну и́менно вот когда́, говоря́ть, умира́ет челове́к, хоро́нят, хле́б э́тот во́т нельзя ни в ко́ем слу́чае, гърит, домо́й брать, во… потому́ что гре́х вели́кий, м… говоря́т, неуда́чу прино́сит у до́м […] [А как резали хлеб? Прижимали к себе?] Да я и сейч\ас прижима́ю к себе́, коне́чно… [А как, к животу?] Ну да, вот поло́жишь и ре́жешь к се́бе. [А когда кусочки разрезают, их потом пополам делят?] Де́лят. [А зачем?] А отку́да я зна́ю, щас же ж мо́дно так ре́зать и ложи́ть всё хорошо́. [А вот если хозяйка очень тонко хлеб отрезала, не называют как-нибудь эти тоненькие кусочки?] Не зна́ю, э́то я не зна́ю, у меня де́ти ре́жуть то́ненько, но я не зна́ю э́той при́хомети, как его мо́жно называ́ть, ну ре́жуть и то́ненько и то́лстенько, вся́ко, по-вся́кому.