Говори́ли вот был Розенба́х, вот он о́чень тако́й гра́мотный был хозя́ин, у́мный, и вот при нём мно́го различных здесь призво́дств бы́ло, и он э… относи́лся хорошо́ к крестья́нам. Вот у меня́ сосе́дка была́, она́ расска́зывала, был пожа́р в селе́. Ну, а как же ра́нше, дома́ каки́е? Деревя́нные, соло́мой покры́тые бы́ли. Ни ши́фэра… ни ши́фера. И у её... говорю́: «А как же так, что почти́ всё село́ сгоре́ло?» «А вот так, – говорит, – ве́тер был и ээ… где́-то загоре́лся дом, и, – говори́т, – всю у́лицу, оди́н за други́м. Все, – говори́т, – пла́чут, ба́бы крича́т, де́ти пла́чат, мужики́ пыта́ются туши́ть, а ничего́, ка́тит ого́нь. И, – говори́т, – вся у́лица у нас сгоре́ла. Горя… – говори́т, – хорошо́, у кого́ мужики́ бы́ли, дак те хоть себе́ избу́». Ну, мужчи́ны же ў дере́вне – э́то, коне́чно, о́чень гла́вный челове́к, да? «А, – говори́т, – а я оста́лась, му́жа не́ту, – у́мер у неё, – с детьми́. Что де́лать? Где жить? Куда́ мне идти́? Ну, – говори́т, – что ж, бо́йся не бо́йся, пошла́, – говори́т, – к э́тому па́ну, проси́ть у… чтоб он чё-то помо́г. А он, – говори́т, – так э́то посочу́вствовал мне, и, – говори́т, – и де́нег дал, и ещё приказа́л до́сок мне на пол, ну, вы́делить. Ну, так, она́, – говори́т, – всё, всё моли́лась на него́, вот на э́того па́на, что тако́й вот, ну, с сочувствием отнёсся». А так, говоря́т, он хоро́ший был. Ну, не зна́ю я, всё ухо́женно бы́ло, и рабо́та была́ лю́дям. Вот. И не обижа́л. В смы́сле, и плати́л хорошо. Ну, а пото́м револю́ция и всё э́то… всё э́то разби́ли, всё э́то растащи́ли. Вот. И из це́ркви, и из до́ма, с па́нского.