С: Можете про похороны рассказать? Были раньше какие-нибудь обычаи?
ЛВ: Что хочу сказать, в 53 году я хоронила свою мать. Ее увезли в больницу, из больницы ее взяли. Был священник с кадилом на этом, как его, на кладбище. Было много заводского народа, который с ней прощались, мамка была у меня красавица, замечательная женщина, провожал весь завод. Был священник, был кадил. Еще что я могу вспомнить…
С: То есть она была неверующая, но священник был?
ЛВ: Неверующая, а священник был. Вот, значит, я с 44, а она умерла в 53, семь лет мне было.
С: Стойте, девять.
ЛВ: Девять, ну, что я могла запомнить, я могла запомнить, что меня жалели женщины. У меня брату было три года, а мне семь лет, брату тогда четыре, он с пятидесятого, нас очень жалели, нас очень обнимали женщины, отец плакал, потому что мать умерла, они были на сенокосе от завода, а завод и совхоз у нас были соединены. Мужики с заводов косили сенокос Хотилово, Жуковка, это все сушилось, это все свозилось, это все кормилось этому совхозу. Отец был на покосе, а мамка не захотела рожать третьего. Почему-то в войну она родила меня, брата родила в 50-ом, а в 52-ом не хотела рожать третьего, она сделала нелегальный аборт. Медик местный, женщина, сделала ей нелегальный аборт. И у нее пошло заражение крови, ее чуть ли не силком опять народ… никого она не пускала в квартиру, а Нина Голованова пришла: «Чего с тобой?», а у нее простынь в крови. Нина сообразила, в больницу приехали на скорой помощи, ее вместе с барахлом, потому что она лежала с тюфяком, увезли, она там умерла. Заражение крови.
С: Ужас.
ЛВ: Ну вот. Жалели все, жалели, и меня жалели, и брата жалели. Неверующие, но поп с кадилом был, проводили ее, как христианку. Вот я вам все рассказала, всю подноготную свою.
С: А вот в гроб что-нибудь клали ей?
ЛВ: Нет.
С: Вещи ее какие-нибудь?
ЛВ: Ну как… Ее одели в платье, одели тапки, повязали платочком, вроде ничего я больше не замечала, но был страшный дождь. Был страшный дождь, ее прикрыли крышечкой, я, конечно, была в полуобморочном состоянии, но вот помню, что крышечкой ее прикрыли и, когда уже заколачивали, мне сделалось совсем плохо, у меня потемнело в глазах, и я уже ниче не помню, я очнулась… Отсюда с завода были машины, народ на машине приезжал на кладбище, и я уже очнулась в кабине, на руках какой-то женщины уже привезли.
С: А поминали в какие дни?
ЛВ: Ой, поминали… Сорок дней, девять дней, сорок дней, год. Приходила какая-то родня, накрывались столы. Конечно, отец оставался один, он целый год был один, готовили приходящие родные, на стол что-то собирали. Отец плакал безутешно, мать была красавица, это бесспорно. Отец был так себе, тряпка подкаблучная, когда он привез себе вторую женщину на пятнадцать лет себя моложе, он попал под ее влияние. Могилу матери мы потеряли, так как он увлекся этой мадамой, и нас на кладбище не возили. Я уже могилу матери не знаю, не помню.
С: То есть вы не ходили не по каким дням?
ЛВ: С отцом ходили, с отцом ходили. Девять дней, на другой день, девять дней, сорок дней, год, ходили, но потом все прекратилось. Отец год только был один, а потом вот он привел женщину. Я что хочу сказать про эту женщину: красивая, складная, умная, но меня вот не любила, любила брата маленького.
С: А другие, может, жители или вы тоже приносили какую-нибудь на могилу еду?
ЛВ: Обязательно, обязательно, обязательно.
С: А что?
ЛВ: Там рис крошили, пшено крошили, в Пасху яичко обязательно (не крошили, так оставляли, потому что кто-то подбирал, в то время были эти вот…), в стопку наливали, это все оставалось, это все было, этот обряд как святая святых до сих пор. Конфеты, все это, конфеты были у нас подушечки кофейные, подушечки молочные, и они все были слипшиеся, так кусочком и клали.
С: То есть вы там оставляли и все? Сами ничего не ели?
ЛВ: Нет-нет-нет-нет, оставляли на поминки. Кто-то ел, птички, пшено вот, рис, даже кутью, кутью.
С: А кутью как вы готовили?
ЛВ: Рис и изюм, сварено на воде, все это рассыпчатое. Не каша, все это рассыпчатое, и все это вот сыпалось. И мы ели с братом, нам в рот пихали там на могиле, и сыпали, в общем, вот так вот, и пшено, пшено сырое. Конфеты и водка, яичко на Пасху, все это, как сейчас. Это уже обряд, обычай намертво.
С: А вот вы может быть мать рано похоронили, а чьи-нибудь еще похороны видели в старое время?
ЛВ: Ну видели, видели, что вас интересует? Все это священник с кадилами, все это какие-то женщины воют какие-то молитвы, я не понимаю, не помню, какие. Это все было, но все однообразно, ничего вот, до сих пор Крюков ходит с кадилом, все там кто-то чего-то поет, все как обычно.
С: А оповещали как-то о смерти? Как-то говорили всем, что человек умер? Или сами узнавали как-то?
ЛВ: Сами узнавали, если в Белом Городке в больнице умирать моя мать, знали все.
С: То есть вы никому специально не говорили?
ЛВ: Нет, это было сарафанное радио.
С: А когда дома умирали, вы знаете такие случаи?
ЛВ: Да.
С: Может, когда люди дома умирали, они чувствовали, что они умрут? Говорили что-нибудь?
ЛВ: Да, да, было такое. Раковых смертей было много, и раковые люди сгорали быстро, полгода. Ходила женщина, ходила женщина, ходил мужик, ходил. Вдруг стал тощий, кожа кости, все, ложился, к нему приходили товарищи-друзья, Иван, Степан, ну как чего? «Все, товарищи дорогие, конец мне пришел». Дня три – человек сгорел. Это все раковые. [стучит по столу] Больше ничего не знаю.
С: А до того, как он умер, делали какие-нибудь приготовления уже? Когда было известно, что он умрет…
ЛВ: А как же, обязательно, ведь это вся похоронная амуниция, это все шилось из холста, рубахи на мужиков, саваны, приготовлялись тапки, приготовлялись тут вот чего-то платочки на голову хлопчатобумажные, а мужикам я не знаю, их, вроде, с голой головой хоронили.
С: Это все до смерти готовили?
ЛВ: Да-да-да-да, уже был узелок приготовлен заранее.
С: А это за сколько? Просто вот, когда…
ЛВ: Человек слег. Все.
С: Понятно, хорошо.
ЛВ: Человек слег, значит, сколько… Ведь обычно у нас не залеживались, у нас почему-то люди трудились, всю силу отдавали в работы, физические… И потом он слег. Похудел, слег, и вот это вот уже шила портниха из холста, не на машинке, а вот это все перед иголочку, нитками простыми, иголками шилось на мужика, шилось на женщину.