[До этого ОАМ говорит, что приходит на кладбище на Троицу и рассказывает покойной матери, как складывается её жизнь и жизнь её детей.] А они́ ведь о нас беспоко́ятся, девчо́нки [обращается к собирателям], э́то то́чно. Вот у меня́ был тако́й приме́р. Умер… умерла́ у меня́ ма́ма. Она́ хоте́ла… флане́левое си́нее пла́тье с цвета́ми. А мне чё-то захоте́лось её оде́ть в но́вое шерстяно́е пла́тье, бо́лее дорого́е. Вот. Я говорю́: «Мо́жно я тебе́ оде́ну всё-таки вот э́то? Ты его́ почти́ не носи́ла». Она́ согласи́лась. Мы её оде́ли в э́то шерстяно́е пла́тье, а флане́левое я ей положи́ла под поду́шечку, с собо́й. И вы понима́ете, мне она́ не присни́лась. Она́ присни́лась ро́дственнице в Чернее́ [ОАМ родом из деревни Чернея, но жила в Себеже-5, военном городке], там у меня́ дя́дька родно́й жил. И вот его́ жене́ присни́лось, как бу́дто она́ пришла́ к ним в го́сти. К ним в го́сти пришла́, в э́том си́нем флане́левом пла́тье. Они́ не ви́дели, в чём я её похорони́ла. «Про́сто, — говори́т, — она́ пришла́ в си́нем пла́тье бе́лыми цвета́ми, покрути́лась вот так вот, ру́ку подняла́, переверну́лась, говорит: «Посмотри́, како́е у меня́ краси́вое пла́тье». Не в том, в кото́ром я её положи́ла, а кото́рое я ей под поду́шку положи́ла. И пото́м наа... э́та… э́та Зоя Петро́вна. Гът: «Петро́вна, ты дочку́ мою́ ви́дишь?» (То есть меня́). Та гърит: «Да, быва́ет, приезжа́ет». «Переда́й ей, пожа́луйста, пусть бережёт себя́. Я, — говори́т, — не успева́ю туда́ на авто́бус, мне на́до верну́ться. Переда́й ей, пожа́луйста, пусть себя́ бережёт». И ушла́. Ну вот как э́то поня́ть? Меня́ бо́льше всего́ смути́ло, что они́ описа́ли э́то пла́тье, кото́рое я положи́ла под поду́шку. Всё-таки я её как бы и с её разреше́ния оде́ла, но как бы ей э́того не хоте́лось. Всё-таки, получа́ется, она́ переоде́лась и пришла́ в го́сти в том пла́тье, вот кото́рое она́ сама́ себе́ пригото́вила. Вот э́то меня́... Ну э́то не укла́дывается в голове́ э́то, потому́ что я зна́ю, что они́ не ви́дели, в чём она́ была́. Она́ умерла́ у меня́ в городке́ [Себеж-5], а те живу́т Чернее́. Они́ прие́хали на кла́дбище, но она́ была́ в гробу́, закры́та, всё. Они́ не ви́дели, они́ не зна́ют, что вот у нас така́я вот… с пла́тьями бы́ло. Но обрисова́ли то пла́тье, в кото́ром… вот как она́ пришла́ к ним. Так что я уже́ не зна́ю. Я говорю́, ей и на том све́те поко́я не́ту вот что она́ за меня́ беспоко́ится: «Вот переда́йте, пусть себя́ бережёт». Я говорю́: «Е́сли б она́ ещё подсказа́ла, как себя́ бере́чь, э́то бы́ло бы лу́чше». [Смеётся.] А так — «пусть себя́ бережёт». Вот так и берегу́. [Вы сказали, что мать на автобус не успевает?] Да, а на авто́бус не успева́ет — э́то сюда́ в часть прие́хать. Вот. Она́ же тож со мной там жила́, в ча́сти. Вот у неё своя́ кварти́ра была́. И вот ти́па в часть она́ на авто́бус не успева́ет, прие́хать с… само́й мне сказа́ть. Она́ передаёт от че́рез Петро́вну: «Переда́й ей, пусть себя́ бережёт, потому́ что мне, — гърит, — на́до верну́ться, а на авто́бус я не успева́ю». Вот. [Что нужно положить человеку, которого собираешься хоронить?] Ну э́то то́же так, здесь кто чего́ кладёт. Я положи́ла ей всё. Ну носово́й платок, само́ собо́й, очки́ её то́же сс... положи́ла. Что ещё? Ну че́люсти у неё бы́ли вставны́е уже́. Всё-таки она́ у́зник концла́геря, перенесла́ тако́е. Вот то́же под поду́шечку положи́ла. Вот и всё. Очки́, зу́бы, носово́й плато́к, а так она́ оде́та, обу́та, всё-всё бы́ло при ней. А шо там мо́жно ещё положи́ть? [Зачем это надо класть?] Э́то мо́жешь не ложи́ть, но как… как бы ка́жется вот, ду́мается, что э́то её ве́щи, э́то её ли́чные ве́щи, они́ там пригодя́тся. Э́то так ээ... как гъри́тся, в голове́ у челове́ка отло́жено. Вот тогда́ скажу́ вам, ещё был тако́й слу́чай. Ну э́то так. Здесь мы на кла́дбище похорони́ли одного́ мужчи́ну ээ... абсолю́тно го́лым. Почему́? Потому́ что он лежа́л в хо́списе под Пско́вом, ну… больно́й. Мы его́... Онколо́гия была́. И его́ из хо́списа прям привезли́ на кла́дбище. Нуу... гроб про́сто деревя́нный необи́тый, ничего́ и све́рху кусо́к бе́лой тка́ни, накры́т. А пото́м его́ племя́нница подошла́. Мне он соверше́нно чужо́й челове́к. Его́ племя́нница подошла́, посмотре́ла, гът: «Тёт А́лла [ОАМ], а он, — гърит, — вообще́ го́лый». Я говорю́: «Как го́лый?» «Ну вообще́, — гърит, — го́лый». А э́то бы́ло зимо́й. А гроб на кла́дбище, моги́ла вы́копана. Ну нам куда́ броса́ться. И пото́м его́ уже́... зимо́й он… Его́ не оде́нешь, не обу́ешь. Мы его́ похорони́ли так. И он присни́лся ро́дственнице. Он присни́лся жене́ его́ родно́го бра́та, Ма́шиного, в Пи́тере. Гът: «Заче́м вы меня́ положи́ли го́лым? Я замерза́ю». Она́ собрала́ ве́щи, у́зел там из Пи́тера присла́ла к нам сюда́ в Се́беж. Мы его́ с му́жем, он не даст совра́ть, е́здили на кла́дбище, закопа́ли в его́ моги́лку э́тот у́зел. Всё, он переста́л сни́ться. Я не зна́ю, наско́лько э́то вот так вот. [Покойники иногда приходят и просят что-то?] Ну выхо́дит, шо так. [Может быть, что они предупреждают о чем-то? Бывает такое, что человек снится, чтобы предупредить, что что-то плохое случится?] Вообще́ в жи́зни, говоря́т, быва́ет. У меня́ вот не́ было, я не могу́ тако́й приме́р привести́. А вообще́ быва́ет, предостерега́ют. Быва́ет. У меня́ вот брат утону́л в пятна́дцать лет, ма́льчик. Он, еди́нственно… он никому́ не присни́лся, почему́-то присни́лся мне. Во-пе́рвых, среди́ но́чи тако́е впечатле́ние, что как бу́дто кто́-то постуча́л в окно́. Я просну́лась. И э́тот стук ещё слы́шала тётка моя́, бо́льше никто́. Мы с ней у́тром вы́яснили. Она́ у меня́ гъри́т, спра́шивает: «Ты слы́шала, что кто́-то стуча́л?» Я… я говорю́: «А что, и ты слы́шала?» Гъри́т: «Да». Вот. И он мне присни́лся. Он спра́шивает: «Как у вас дела́?» А мне сни́тся тако́й сон, как бу́дто я стою́ в бу́дке телефо́на и по телефо́ну с ним разгова́риваю, хотя́ в дере́вне тако́го нет. Там и телефо́нов-то у нас ни у кого́ не́ было, кро́ме как медпу́нкт, сельсове́т и правле́ние колхо́за. Бо́льше нигде́ телефо́нов не́ было. А тут я по телефо́ну с ним разгова́риваю, говорю́: «С\аша, ты где?» Он гърит: «Сестра́, я далеко́, но я вас ви́жу и всё о вас зна́ю». Вот его́ слова́ мне вре́зались на всю жи́знь. «О́бо мне, — говори́т, — не беспоко́йтесь». Всё. Бо́льше он мне не сни́лся. [Он просто передал, что всё хорошо?] Переда́л. что всё хорошо́. Вот аа... наско́лько э́то? Я тогда́ ещё была́ молода́я как бы э́то и не оч\ень-то и ве́рилось в тако́е, потому́ что мне бы́ло два́дцать с че́м-то лет. Э́то щас уже́, когда́ восьмо́й деся́ток, так уже́... со вре́менем всё э́то ка́к-то нака́пливается: тот приме́р, друго́й приме́р, тре́тий и уже́ ка́к-то анализи́руешь. А тогда́ я ка́к-то э́тому не придала́ значе́ния, так, поудивля́лась, что… «Я вас ви́жу, а вы меня́ нет, и я о вас всё зна́ю. Гла́вное, о́бо мне не беспоко́йтесь, у меня́ всё хорошо́». Вот так вот. Вот и знай, есть потусторо́нняя, нет? Есть там что или нет. Кто его́ зна́ет. Но в жи́зни получа́ется, что как бу́дто что́-то и есть. [Это было через какое-то время после его смерти?] Э́то бы́ло про́сто ка́к-то… Как сказа́ть? Вре́мя прошло́ немно́го, буква́льно, я не зна́ю, ну мо́жет быть… Ну мо́жет быть, па́ру неде́ль где́-то так вот. Не мно́го вре́мени прошло́. [Не говорили, что первые сорок дней душа человека ещё здесь?] Ну э́то зна́ют все, что со́рок дней душа́ здесь. На сороково́й день она́... отлета́ет, так сказа́ть. Э́то все зна́ют, что э́то здесь. [А где она находится? Дома?] Ну она́ как бы… и везде́ нахо́дится. Где ты, там и она́. Где́-то ря́дом вот, вот ощуща́ешь, вот ря́дом где́-то вот. Мне же́нщина, она́ вот в Сосно́вом Бору́ [современное название поселения Себеж-5] живёт, так она́... «Ду́шу ма́тери, — гът, — я про́сто чу́вствовала. Вот она́, — гърит, — прошла́, у нас све́чи зату́хли у всех сестёр, мы сиде́ли. Пога́сли цве… сра́зу ка́к-то, как… как от сквозняка́». Вот э́то… у всех по-ра́зному ка́к-то, но чу́вствуют лю́ди, что душа́ здесь ря́дом. А че́рез со́рок дней уже́ всё, всё.