[ГВР рассказала, комментируя семейные фото, что отец ее мужа был председателем колхоза. Спрашиваем: икон у него в доме не держали?] Дяржа́ли. У их всягда́ ико́ны, и у нас всягда́ ико́ны бы́ло. [Не запрещали держать иконы в доме?] Ра́ньше запряшша́ли. Ра́ньше та́к запряшша́ли, что вот… у меня́ дя́дька был – о́чень хоро́ший дя́дька, но был… э́то, коммуни́ст… А сеча́с же и коммуни́сты, а все остеряга́ются, как ра́ньше. З… запряшша́ли да́же и крести́ть – всё запряшша́ли. А он ико́ны жёг… жёг. Ма́ма прихо́дит и пла́чет, гъть: «Дя́дька ико́ны [сжег]». А я… а я́ сду́ру и говорю́: «Ма́ма, ня плач, и его́ Бо́женька сожгёт». Сожжʼёт. И вот та́к и получи́лось нехорошо́. [Как получилось?] Ну, не́мцев уби́ли, оди́н жив оста́ўся. И не́мцы пришли́, и всех в шко́лу согна́ли, всех дяте́й и́хных, чтоб смотре́ли, и жён. А их сожгли́ живьём. Все лю́ди домо́й, а на́ша вот Во́лька [?] пошла́ с ребя́там [нрзб.] и сги́нула там, где́-то на доро́ге. Мо́же, уби́ли, мо́же, во́лки зае́ли. [Так ваши слова обернулись?] Да, да, да, вот та́к, ня… няча́янно я сказа́ла, и всё это та́к получи́лось. Там им и па́мятники поста́вл… Там не одного́ его́, их мно́го там сожгли́. Пра́вда ли непра́вда – не зна́ю.