Молоды́е лю́ди пришли́ на кла́дбище, вот. Оди́н това́рищ был в дли́нном пальто́. Е́му ну́жно бы́ло уйти́ ра́ньше, чем остальны́м. Он пришёл, зна́чит, говори́т: «Ну, ребя́т, вы извини́те, я пойду́». И уцепи́лся за огра́ду. И не заме́тил, что он за неё зацепи́лся, и сто́ит, ду́мает, они́ его́ де́ржат, кричи́т: «Идио́ты! Мне домо́й, меня́ ж мать там прибьёт! Что вы?» [Он думал, что его держат ребята?] Да. «Что вы в са́мом де́ле! Меня́…» И тут и́з-за угла́ кла́дбища: «Да мы ушли́ давно́. Что ты там орёшь?!» Челове́к в прыжке́ взял забо́р, ускака́л отту́да, потом\ его́ уже́ угова́ривали пойти́, но он уже́ ни ного́й туда́ про́сто. [Смеётся.] Всё уже́, нагуля́лся. Вот с э́тим, с э́тим кла́дбищем была́ така́я исто́рия. [Соб.: Да, если все ушли, кто же тогда может держать.] А, тем бо́лее, ещё е́сли како́й-нибудь дождеви́к сорвётся, то́же мно́го таки́х бы́ло. Ве́чером ребя́та во́зле кла́дбища иду́т – лети́т дождеви́к. Ду́мали, при́зрак како́й. Ушама́тели [? шамацець – шастать] отту́да. Он про́сто в ветвя́х зацепи́лся и блесте́л отту́да.