[Не слышали, что на Рождество украли гроб и кого-то в нем носили?] ООй, тако́й стра́сти не слы́шала. Вот мы та́к же вот… А, э́то уже́ на Хреще́ние, в Свя́тки. [В Святки?] В Свя́тки. Вот мо́жет быть, в ка́ждой дере́вне дурако́в же мно́го. Вот. Мы… мы кому́ трубу́... Ой, Ва́ля Ильина́ раз бра́ту хоте́ла закры́ть трубу́, дак мы уже́ бы́ли у… у меня́ уже́ То́ля был, уже́... Я То́лю на три́дцать второ́м году́ роди́ла, То́ле уже́, наэ́рно, лет пять бы́ло. И мы пошли́ в ту у́лицу, и она́ к бра́ту хоте́ла зале́зть и стекло́м закры́ть трубу́, что́бы… Ви́дишь, зна́ют, что мо́гут, загля́нет – не, не закры́та труба́, стекло́ же просвеща́ет, зато́пит, а весь дом… Она́ поле́зла, да упа́ла, но́гу чуть не слома́ла. Ой, ɣо́споди! А был дире́ктор у нас Вальца́ми, жил, как заезжа́ешь с сырзаво́да, где там «Бистро́» вот э́то, сырзаво́д, он там, на той у́лице, напро́тив сырзаво́да жил. Вальца́ми у него́ фами́лия была́. А у Га́ли, у Фешково́й [ФГВ], свекро́вка жила́ на ко́мплекс, как идти́ вот че́рез… на Мёрт… че́рез Мёртвую у́лицу [ул.Советская, Новолокти] в Та́бор [ул.Комсомольская, Новолокти] – туда́ вот идти́. И он говори́л: «Е́сли вы не придёте, я вас кому́ вы́говор, а кого́ уво́лю, всё, и́ли лишу́ зарпла́ты, что ко мне не придёте». И ему́ си́льно вот э́то нра́вилось, он был евре́й, а ему́ ру́сские обы́чаи ох… охо́та, она́ же ру́сская, мать была́ у На́ди, и э́то, ему́ хоте́лось э́того ру́сского. А раз у меня́ Са́шки [муж СМФ] не́ было, он в деля́не был наря́дненький, уже́ дире́ктором был, вот жёлтый дом там, напро́тив магази́на – там жил дире́ктор, тепе́рь он там в у́лице живёт в Ми́ра. И у него́ на дне рожде́ния гуля́ли и наря́дниками пришли́, а у меня́ корзи́нка ещё та це́лая в ɣо́лубце, там у меня́ пельме́ни бы́ли наде́ланы, стоя́ли на столе́ укры́тые. И Ва́ля, Са́шина племя́нница, была́ Ба́бой Яɣо́й, наря́жена с метло́й, и она́ постуча́ть хоте́ла, и окно́ разби́ла. Попро́буй у неё... Ну, подда́тые, молоды́е бы́ли, она́ ещё моло́же. И как она́... дак на… дире́ктор на… на рабо́ту пришёл, До́рохова заста́вил, что: «Бы́стренько иди́ и у Смары́гиных о́кна…» Они́ ж зимо́й же двойны́е, и они́ о́ба... она́ о́ба наскво́зь проби́ла. Поду́шками заткну́ли, ой, До́рохов пришёл, сде́лал. Тогда́ как то вот мы да́же чё устра́ивали: вот ру́сская зима́ была́ – э́то щас ру́сской зимы́ не́ту – ру́сская зима́ была́, и мы укра́ли ло́шадь у председа́теля колхо́за. Ну нас по восемна́дцать бы́ло: я, Лю́бка Кара́мышева и сын председа́теля колхо́за, и председа́теля сове́та – вот, нас че́тверо, и ещё, по-мо́ему, Мару́ську Доро́хову с собо́й взя́ли. Кошева́ – вот э́то всё, всё наря́жено, поду́шки, ковёр – ну ковры́ тогда́ бы́ли э́ти: ло́си, нарисо́ванные – ковры́, и вот э́то наря́жено. И мы уе́хали, аж уже́ рабо́тали пе́рвый год мы с Лю́бкой, нас четы́ре… во́семь бы́ло доя́рок, и мы вот четы́ре… Вот така́я ба́за была́ четы́ре девчо́нки, и четы́ре же́нщины. Дак вот они́ нас отпуска́ли на на́ши пра́здники, коро́в дои́ли, тогда́ ж врукопа́шную дои́ли, и управля́ли, и всё. И нам молоко́, сколь надои́ла, столь нам писа́ла, а мы там на Рождество́, на Па́сху, на Хре… все на и́хние пра́здники мы их отпуска́ли. Ой, мы укра́ли, ой, уе́хали за три́девять земе́ль в Бердю́жский райо́н, – ну, ой, в Да́льнее Травно́е, тут вот Травно́е, а там Да́льнее Травно́е, и там с… фотоаппара́ты уже́ появи́вши бы́ли, нафотографи́ровали, а мы «звездочёта» укра́ли. Выездна́я тада́... Щас маши́ны, а тада́ ж были́ отде́льно ло́шади, у них отде́льная своя́ была́ коню́шня, и за ни́ми уха́живал… дя́дя Игна́т Шароба́рин уха́живал за ни́ми. Ну и мы, зна́чит, сфотографи́ровали, хто-то подъе́хал там с и́хних, лошадёнка стои́т, уши́ попу́щены, её сфотографи́ровали, и са́ми сфотографи́ровали свою́ вот, и са́ми там о́коло своего́ и их – ну, в о́бщем и… А Ра́я, моя́ сестра́ вот э́та ста́ршая, она́ рабо́тала ɣла́вным аɣроно́мом на три колхоза: Ла́риха, Второпесья́ново и Травно́е, вот э́то. А он говори́т: «Ра́я, э́то то́лько и́хние де́ло, када́ я от них изба́влюсь?» Ой, чё мы вытвора́живали - э́то, вообще́! Вот «когда́ я изба́влюсь»? И мы вот три ушли́ в оди́н год, и все в чужи́е дере́вни. Когда́ я просва́талась, она́ говори́т э́то, он говори́т: «Ну я то ду́мал, что ты хоть сюда́ приведёшь трактори́ста, а ты то́же…» А я говорю́: «А я сама́ трактори́ст, так мне чё». Ну и вот, и э́то. Би́лись, би́лись, вре́мя прошло́ уже́, где-то… уже́... уже́ вон февра́ль, наве́рно, был. Мы взя́ли фотогра́фии, вот… пода́ли Ра́е. «Ра́я, приди́ по ра́ньше, под сукно́ ему́ поло́жь вот, те и э́ти фотогра́фии». Звездочёта пе́рвого, стои́т ло́шадь, укра́шенная, всё э́то – ну, оно́ хоть и не цветно́е, но всё равно́ вида́ть, что непросты́е во́жжи. И э́та ло́шадь сфотографирована, а пото́м идём мы с Лю́бкой с до́йки, вон стучи́т в око́шко, ма́шет, – «Ну, ду́маем, щас нам бу́дет». А он: «Э́то, я знал, что э́то – ва́ша рабо́та, дак вы хоть тепе́рь мне себя́ да́йте». [Смеётся]. Ой, что бы́ло. Есть вон, а щас попро́буй, зале́зь в огоро́д, укради́ там семя подсо́лнуха и́ли огурцы́. Сра́зу… и́ли угони́ маши́ну, и́ли ло́шадь вот – на суд,… на суд как воровство́! А ведь всё же обходи́лося, мы и по огуре́шникам ла́зили, а то свои́х не́ было огурцо́в.