[Рассказывал, как гнали самогон во времена сухого закона.] Ра́ньше в рабо́тниках жи́ли, вы не… не по́мните? Что изуча́ли там, мо́жет быть. Крестья́не рабо́тали в рабо́тниках. Вот э́тот возьмёт меня́ п… сосе́д на… на всё ле́то – я рабо́таю у него́. А о́сенью он меня́ уже́ рассчи́тывает, там. Но тут уже́ по́сле Револю́ции на́чали шерсти́ть мили́ция вот э́ту вот бра́жку, самого́нку. А хозя́ин согна́л самого́нку на лагуны́ э́ти вот двухведёрные, но они́ из де́рева сде́ланы, как бо́чечки, а све́рху отве́рстие и кры́шка, и отве́рстия э́того про́бкой затыка́лись. За… захо́дит мой дя́дя, рабо́тал у него́, у э́того хозя́ина, говори́т: «Дя́дька, мили́ция с той стороны́ начала́ шерсти́ть самоɣо́нку». Ну, у тоɣо́ во́лос ды́бом на… он схва́тывает и под сара́й, где се́но. А он че́рез забо́р смо́трит, куда́ он понёс. [Смеётся.] Стемне́ло, зна́чить, и они́, ну, братва́ собра́ўши… Э́то щас не́сколько собира́ются, а тогда́ ж толпа́! Бы́ло, зна́ешь, у ка́ждого семьи́ по шесть-семь челове́к! Е́сли у на́шей у́лице пойду́т в клуб – по́лная у́лица! А щас кто? Два челове́ка-три прошло́ и всё. Ну, и… он говори́т: «Я у дя́дечки уви́дел, куда́ спрята́л самоɣо́н, пойдёмте заберём в ба́ню». А ба́ни бы́ли в конце́, у оɣоро́дах, по-чёрному, что́бы, быва́ет, что загора́ются они́ и что́бы не… безопа́сно бы́ло. Ну, а хозя́ин э́той ба́ни уви́дел: «Что э́то за оɣонёк в око́шечке ɣори́т?» – и п… туда́. [Изображает грозный возглас.] «АА, – захо́дит, – аа!» – на них э́то. «Ой, дя́дька, сади́сь сюда́», – ну, и кру́жку ему́ самоɣо́ну нали́ли. [Смеётся.] Он как хря́пнул, посиде́л, ɣовори́т: «Де́ти, я запою́». А он ɣовори́т… Они́ ɣоворя́т: «Дед, ты ж нас вы́кажешь, сра́зу вы́кажешь». Яму́ ешо́ одну́ и до до́му довяли́, и всё [смеётся]. Ну, вот та́к вот. Ну, хозя́ин ко… коcи́лся на дя́дьку на моёго, и яму́ ничё нельзя́ сказа́ть: он раз донесёт, шо э́тот самого́н гнал, и всё. А то… а им то́ко привяза́ться.